Теперь я боюсь будущего не только по обычным причинам. Патруль получается до омерзения длинным. И он еще раз показал, что самый лучший экипаж клаймера, с высоким боевым духом, с отличным офицерским составом может начать разваливаться.
Не раз командир ловил меня и просил посидеть с ним в офицерской кают-компании.
Эти посещения он сделал своеобразным ритуалом. Сперва он выдает Кригехаузеру тщательно отмеренную порцию кофе, ровно на две чашечки. Когда мы узнали, что наш патруль будет маяковым, мы перестали регулярно варить кофе. То, что мы теперь называем кофе и варим каждый день, изготовляется из богатых кофеином веток ханаанских кустов и имеет слабый привкус кофе. Его и пьет командир во время утреннего ритуала. Отдав свое сокровище. Старик вперяет глаза в бесконечность и сосет незажженную трубку. Он не курил целую вечность. Ветераны говорят, что и не будет, пока не примет решение атаковать.
– Ты скоро прогрызешь мундштук.
Он смотрит на трубку, будто удивившись, внезапно обнаружив ее у себя в руке. Вертит ее так и этак, изучая чашечку. В конце концов он берет маленький складной нож и соскабливает с трубки какое-то пятнышко. Затем засовывает ее в карман, распираемый ручками, карандашами, маркерами, световыми перьями, ручным калькулятором и записной книжкой – хотелось бы мне знать, что он туда записывает. Может быть, откровенности наедине с собой?
Командир задает свой ритуальный вопрос:
– Ну, что скажешь?
Что сказать?
– Я – наблюдатель. Эйдо четвертой власти.
Мой ответ тоже ритуален. Я не придумал пока ничего нового, чтобы он разговорился. На этом мы и застряли в ожидании перемен.
– Экипаж примечательный?
Похоже, сегодня будет что-то новое.
– Несколько личностей. Не в целом. Я таких уже встречал. Корабль вырабатывает специфические характеры, как организм вырабатывает специализированные клетки.
– Ты должен видеть сквозь шкуру. Пробираться внутрь, до мяса и костей.
– Я не думаю, что у меня такой класс.
Класс мой и правда невысок. Я вижу по-прежнему лишь маски, которые мне хотят показать, а не спрятанные за ними лица. Может быть, я слишком долго был под их воздействием. Иммунологический процесс. Нечто подобное происходит в любой замкнутой группе. Повоевав и потолкавшись, кусочки мозаики встают каждый на свое место. Люди приспосабливаются, начинают ладить. И теряют по отношению друг к другу объективность.
– Хмм, – говорит Старик.
Из этого звука он сумел сделать целый словарь, где вокабулы отличаются интонацией – как в китайском. В данном случае «хмм» означает «продолжай».
– Есть люди, желающие быть кем-то, для кого на корабле нет ниши. Взять хотя бы Кармона. Он верит в собственную пропаганду. Он хочет быть Горацием Танниана на мостике. Остальные ему не дадут.
– Один раз угадал. Кроме Кармона, нашел ты еще хоть одного, кому эта война не осточертела?
Неужто я что-то нашел? Они же добровольцы… Командир чуть ли не выражает сомнение – такого я от него еще не слышал.
Но я слишком рьяно хочу продолжения. И спугиваю его чересчур пристальным взглядом.
– Что ты думаешь о Мери?
Я думаю, что их отношения – симптом более глубокой проблемы. Но этого я не скажу.
– Ей было неловко. Неожиданный гость. Ты скоро уезжаешь…
У каждого есть свои правила, чего нельзя делать. Одно из моих: никогда не говорить плохо о подругах моих друзей.
– Когда мы вернемся, ее там уже не будет.
Я понял это еще до нашего отъезда.
Так это не то чтобы его настигло осознание собственной смертности. Не мрачная безнадежность овладела командиром клаймера. Если взглянуть поближе, можно уловить следы болезни под названием «со мной такого быть не может», донимающей многих людей нашего с ним возраста.
Осознание собственной небезошибочности? Допустим, в прошлом патруле он совершил какую-то нелепую ошибку, и лишь по счастливой случайности она ему сошла. Человеку такого сорта это было бы как заноза в сердце, поскольку вместе с ним могли погибнуть сорок семь человек.
Возможно. Но такая вещь скорее сломала бы кого-то вроде Пиньяца. У Старика никогда не было претензий на совершенство. Только на близость к нему.
– Когда я вернусь домой, ее уже не будет.
Его глаза где-то далеко отсюда и в давнем прошлом. Эти мысли уже его посещали.
– И записки не оставит.
– Ты правда так считаешь?
Я едва не пропускаю свою реплику.
Мери – не Проблема. Симптом, проблема, но не Проблема.
– Скажем, просто такое ощущение. Ты видел, как мы жили. Как собака с кошкой. Единственная причина, из-за которой мы оставались вместе, – нам некуда было разойтись. Не потому, что стало бы хуже.
– В каком-то смысле стало бы.
– Это как?
– В преисподней у грешников скорее всего есть чувство защищенности.
– Да. Возможно.
Он вытаскивает из кармана трубку и разглядывает чашечку.
– Ты знаешь, что на Первом клаймерном флоте до сих пор не было ни одного дезертира? Мог быть.
На мгновение он кажется мне морским капитаном старых времен, командиром парусника, стоящим одиноко, ночью, на ветреной палубе, глядящим на освещенные луной барашки волн, и холодный бриз шевелит его соломенные волосы и бороду. Море – вулканическое стекло. Пенится и кипит кильватерный след. И поблескивает от биолюминесценции.
– В какой же дальний порт на море полуденном стремимся мы?
Удивленный взгляд.
– Это еще что?
– У меня возник образ. Помнишь поэтическую игру?
Мы играли в нее в Академии, по пенни на круг. Она была популярна в средних классах, когда мы открывали новые измерения для себя быстрее, чем могли усвоить. Темы в то время были по большей части похотливые.
– Моя очередь выдумывать строчку, ты хочешь сказать. Хорошо.
Он задумывается. А тем временем Кригсхаузер приносит кофе.
– Занзибар? Хадрамаут? Берег Слоновой Кости? Или далекая Тринкомали?
– Омерзительно. Это не строчка, это список для прачечной.
– Кажется, она подходит к твоей. Припомни, я никогда не был в этом силен.
Он откладывает в сторону трубку и делает глоток кофе. Под действием гравитации корабля мы можем, если хотим, пить из чашек. Прикосновение иной реальности.
– Я воин, а не поэт.
– А?
– «А?» Ты прямо как офицер Психбюро.
На этот раз это пугало, чем бы оно ни было, не покажется. По крайней мере без моей подачи. А у меня нет никаких идей насчет того, как закинуть удочку.
Мне кажется, я знаю, как чувствует себя сыщик в погоне за убийцей-психопатом. Он знает, что этот человек здесь, убивает, потому что хочет, чтобы его поймали, но сама иррациональность убийцы не дает никакой возможности его поймать…
