— Богине приятен союз жениха и невесты! — громким голосом каждый раз возглашал Рахатоон.
Он убирал красную материю, а Амара подавала новобрачным кубок, который они должны были разделить вдвоем. Поклонившись главе народа и верховной жрице, новобрачные отходили к родным и друзьям, которые горячо их поздравляли.
Когда таким образом были соединены все брачущиеся, причем союзы всех оказались приятными богине, приблизилось шествие новорожденных.
Амара брала детей из рук принесших их родителей и трижды погружала в большой бассейн, наполненный водой из потока. Рахатоон же трижды возглашал имя новорожденного, которое тотчас вносилось в большой список.
По окончании этих церемоний глава народа, верховная жрица и все присутствующие преклонили колени и воздали хвалу богине.
Амаре оставалось исполнить последний, предписанный ритуалом обряд, а именно — зажечь еще раз великую благодарственную жертву богине, и в ту минуту как она поднесла огонь к смолистым растениям, обильно политым ароматным маслом, со статуей богини произошло что то необычайное.
Прозрачное тело ее вдруг потемнело, глаза точно ожили и гневно взглянули на собравшихся. Потом державшая лампаду рука опустилась, и лампада погасла, а с нею вместе потух с зловещим треском и огонь на жертвеннике.
В храме настала мертвая тишина. Ужас читался на лицах присутствовавших, и глаза всех были устремлены на Амару, упавшую без чувств к подножию жертвенника.
— Это ужасное предзнаменование сулит смерть верховной жрицы, или какое либо другое страшное несчастье, готовое обрушиться на нее, — пробормотал какой-то мужчина, стоявший с женой подле ниши, где находился Ардеа.
Князь дрожал, как в лихорадке, но не смел оставить своего убежища.
Рахатоон первый пришел в себя. Хотя бледный и расстроенный, он распорядился вынести Амару, все еще не приходившую в сознание, а потом, обернувшись к взволнованной толпе, наполнявшей храм, сказал:
— Друзья и братья! Помолитесь вместе со мной! Может быть, наши молитвы отвратят бедствие, грозящее моей дочери, — и с этими словами он преклонил колена.
Все последовали его примеру.
— Благодатная богиня и милосердная мать-покровительница нашего народа! — молился Рахатоон, простирая руки к статуе, принявшей свой обычный вид. — Милостиво прими наши молитвы и жертвы! Простри свою могущественную руку над Амарой и отклони от ее невинной головы несчастье и смерть! Ужасным предзнаменованием смутила ты наши сердца, но мы надеемся на твое милосердие. С завтрашнего дня, в течение целого года, девять девственниц день и ночь будут петь священные гимны у твоего жертвенника, а я и вся моя семья будем приносить тебе двойные жертвы.
Девять раз Рахатоон падал ниц, а потом встал и снова обратился к присутствующим.
— Пусть все радуются и веселятся! Печаль одного не должна нарушать законного веселья остальных. Итак, идемте отпраздновать браки тех, которые только что сочетались и готовятся осушить кубок любви, и запоем радостные песни.
В сопровождении всех присутствующих, Рахатоон вышел из храма и направился к своему дому. Мрачный и озабоченный Ардеа последовал за ними.
Все сели за стол, за которым Рахатоон председательствовал, как будто ничего не случилось, и только глубокая складка на лбу указывала на его тайную заботу. Ардеа тоже старался казаться веселым и беззаботным, хотя на сердце у него было тяжело, и его терзала какая-то смутная тоска.
К концу пира появилась Амара. Свои жреческие одежды она сменила богатым праздничным нарядом и, видимо, силилась казаться спокойной и веселой. Но Ардеа подметил в ее глазах какое-то странное выражение, а во всем ее существе лихорадочное возбуждение.
Уловив минуту, когда молодая девушка осталась одна, Ардеа подошел к ней.
— Амара! — тихо прошептал он, боясь быть услышанным. — Я не могу забыть того, что грозящее тебе горе, это — я, ставший на твоей дороге.
— Ни слова об этом! — отрывисто возразила Амара. — Раз мне суждено умереть, то не следует смущать тяжкими думами драгоценных, оставшихся мне минут. Ведь когда-нибудь надо же умирать, а раньше или позже, это — безразлично.
Амара снова вмешалась в толпу и танцевала с увлечением, делая вид, что не замечает участливых взглядов, какие присутствующие в суеверном страхе украдкой бросали на нее. В полночь танцы прекратились, и в залу вкатили громадную амфору, а Рахатоон стал наполнять густой пурпурной влагой кубки, которые раздавал новобрачным. Те, смеясь, осушали их, при громком хохоте и пожеланиях присутствующих.
Ардеа отошел в сторону и молча наблюдал эту сцену. Вдруг рядом с ним появилась Амара с кубком в руках.
— Это особый напиток, которым угощают только новобрачных? — спросил Ардея.
— Это столетнее вино Сама — вино любви, которое пьют только на свадьбах. Отведайте его, дорогой наш гость! Вот кубок.
Ардеа, не задумываясь, осушил чашу и чуть не вскрикнул. Ему показалось, что он проглотил огонь.
Когда он пришел в себя от этого первого впечатления, то увидел, что гости собрались вокруг каждой пары для сопровождения новобрачных и постепенно уходили. Тогда Ардеа, в свою очередь, простился с хозяевами дома и направился в свою комнату.
Амара исчезла.
Князь хотел лечь, но им овладело какое-то лихорадочное беспокойство. Кровь огнем разливалась по жилам, голова горела, а минутами ему даже трудно становилось дышать. Он боролся с этим недомоганием и, открыв окно, стал жадно вдыхать свежий и ароматный воздух ночи.
Волшебная картина заволакивалась ночным сумраком; освещенные разноцветные дома постепенно темнели, и только белесоватый, мягкий свет малой марсовой луны освещал снеговые вершины гор.
Легкий шум привлек его внимание; он заглянул вниз и с удивлением увидел, что у подножия башни кружится беловатое облако, которое затем быстро поднялось к нему. Как описать удивление князя, когда в облаке, поднявшемся до высоты окна, он узнал Амару. Молодая девушка взялась за карниз, легко и грациозно прыгнула в комнату и решительным жестом спустила на окне занавеску.
Ардеа онемел от удивления, глядя на нее. Никогда еще Амара не казалась ему такой прекрасной и обаятельной, как в эту минуту. В складках ее длинного и легкого одеяния обрисовывались чудные формы. Большие глаза возбужденно блестели, и нежный румянец горел на щеках, а на устах блуждала чарующая загадочная улыбка.
— Амара! К чему явилась ты сюда в неурочный час искушать меня своей божественной красотой? Я тебя безумно люблю, но ведь я — только человек и могу забыть то, что предписывает мне долг чести и благодарности за оказанное гостеприимство, — пробормотал Ардеа.
