– Комета, здесь Ника, – сказал Ревенко. – Ты чего не отзываешься? Помер?
– Никак нет. Накрыло. Но сейчас в строю.
– Раз в строю, тогда не зевай, начинаем маневр! Настасьинский детектор дает скачок!
– Что?!
– То! Там планета! Масса светит в две трети земной! До нее тысяч двести! Очень повезло! Мы по ивановской кривулине, считай, перли почти напрямую!
– Вот интуиция у мужика! – вклинился Сантуш, с которого оздоровительная прогулка сдула все похмелье.
– Саша в него не зря верила! – подал голос Кутайсов.
– Золотая баба! – Разуваев как всегда хамоват, но наблюдение точное.
– Да погодите! Планета – это хорошо, но где мы Иванова искать будем?! – Я был наполнен объяснимым скепсисом и осторожностью – лучше заранее сильно не радоваться.
– Слушай команду! Идем до визуального контакта с планетой, после начинаем облет. Если "Левиафан" там – СР-сканер даст засечку. Внимание, за мной!
Флуггер победно расцвел маршевыми факелами, раскрасив туман газопылевого диска. Машина была ох как красива, когда в солнечном пламени движков сгорали мельчайшие частицы вещества, превращая ее в болид призрачного синеватого огня.
Шесть сияющих сгустков шли через пыль, газ и прочий космогонический мусор, а позади тянулись, переливаясь, хвосты искристого субстрата, бушевавшего, как новогодняя ночь в Москве.
Третья космическая, товарищи, друзья и граждане.
Не заскучаешь! Куда девалась фрустрация?! В жопу! Только в такие глубины организма проваливались отрицательные эмоции, когда его размазывала по креслу, по спинному сегменту скафандра, святая положительная перегрузка! В ушах звенело, печенки отзывались победным ёком, им вторил умница парсер, врубивший громкий "Полет валькирий".
Древний гимн европейских пилотов, бессмертный, пока жив хоть один истребитель! Хотелось рвать врага, брать его руками, зубами, острыми звериными когтями и рвать в клочья и на куски! Будь то кобальтовые ягну, или ониксово-черный, неподатливый вакуум.
Сумасшествие космической гонки закончилось.
Мы увидели контуры планеты, а потом и всю ее, во всей смертоносной красе!
Не ведаю как, но газопылевые покрывала внезапно разорвались, освободив обзор.
В голубеющей сфере, как брильянт на бархатном ложе. Планета.
Дымчатая атмосфера, дрожащие в нави очертания гор и материков. Недобрая, ядовитая, чужая.
– Команда по ЭОН! – возгласил командир. – Встаем вдоль экватора! За мной!
И вновь его маршевые сыграли боевитое крещендо, исторгнув снопы пламени, плотного, почти скульптурного в основании, рассеивавшегося призрачным хвостом в метрах, метрах и метрах за кормой.
Так вот какая ты, стоянка чужих рыцарей Черного Неба...
Страшный сон Иеронима Босха, как и все астрообъекты данной системы. С поправкой на непроницаемое местное небо за атмосферой. Синее небо для синих ягну. Отчего-то я сразу поверил, что им здесь должно нравиться.
Но где же ты, товарищ командир, хризолиновый командор, проклятый потеряшка, товарищ Иванов?!
Вопрос был снят сам собой.
Сразу.
Не успели мы перевалить терминатор (смена интенсивного голубого сияния – приглушенно голубым), как эфир – наш, обычный радиоэфир, а не чоругское гравитационное черт знает что –взорвался. Сей взрыв услышали все. И вопрос, как и было сказано, ушел.
– Говорит звездолет "Левиафан". Терплю бедствие над неизвестной планетой. Аварийный вход в атмосферу. Предполагаю, нахожусь в системе Альцион. Всякого, кто слышит меня, прошу немедленно обратиться в ближайший отдел Глобального Агентства Безопасности. Просто скажите: "По делу товарища Иванова" и передайте эту запись... Попробую покинуть корабль, хотя... Саша, прости за всё.
Это был Иванов. И это была запись. Закольцованное, непрестанно повторяющееся сообщение в треске помех, среди которых терялись отдельные слова и отдельные слова возникали.
– Андрей! – позвал Комачо. – Слышишь?
– Да.
– Координаты взял?
– Само берет, сигнал нечеловеческой силы!
– Орлы! – рявкнул Ревенко. – Румянцев, Сантуш – по координатам, мы с Настасьиным прикрываем в атмосфере, Кутайсов, Разуваев, на орбите! Ниже опорной не опускаться! К исполнению!
Вот такую службу я люблю!
Командир сказал: фас! И я полетел: рвать в лоскуты, сторожить, подсматривать – как пожелаете. Главное: думать не надо.
До "Левиафана" тянули всего четверть часа – на общем фоне мелочи.
Прилетели, глянули. Вай-вай-вай...
Рейдеру досталось – даже писать страшно. Не дай Бог представить себя на месте экипажа!
Кораблик ахнулся о грунт (камень, камень и еще раз камень) со всего маху. С какой высоты, с какой скоростью? Есть разные возможности, то есть – были. Но это не главное. Главное: "Левиафан" отлетался. Это был его последний рейд. Не "крайний", как любят говорить пилоты, а именно последний.
Поднять "Левиафан" смог бы лично Господь. Ну или архангел Михаил, наш истребительный покровитель.
Но у парней архистратига нашлись дела поважнее, а Господь... Когда берет крепкая нужда, он именно та инстанция, которая все слышит, но ничего не делает. Так говорил безбожный Ревенко. Гадость для православного, но конкретно в тот момент – абсолютная, фактическая истина.
Небеса, которые выше Х-матрицы, молчали, хотя ох как искренне я молился в те минуты!
Я заложил круг.
Картина маслом: рейдер упал на невысокий гребень, который разломил его ровно по линии отсека Х-движения.
"Надо же! Вот чудо чудное! Люксоген еще фонит!"
Чудесное вещество сифонило из пробитых танков и, оправдывая свое имя, светило в атмосферу мертвыми огоньками. Нехороший свет. Рейдер угораздило упасть так, что "светород" потек из самой гнусной части судна – из утилизатора шлаков. Отработанный люксоген. Дьявольски радиоактивный. Обещание мучительной смерти.
Бог мой! Сколько же там рентген сейчас?!
Я знал сколько. Много. В легком скафандре гарантированный каюк через пять минут. И никакая больничка не спасет. Вскипевший мозг и мясо облезает с костей – радиационный ожог распоследней степени.
А в радиодиапазоне все неслось и неслось:
– Саша, прости за все!
Нервный был голос у нашего начальника! Ничего удивительного.
Надеюсь, экипаж укрылся в бронированной цитадели, в скафандрах, что дает хоть какие-то шансы на жизнь. Ядовитая атмосфера: метан, аммиак, сера в самом поганом своем исполнении – H2SO4, то есть серная кислота... Да еще и люксоген протек...
Чем же так стукнуло грозу Тремезии? Боевых повреждений на первый взгляд не видно...
– Румянцев, Комета, твою маму! – кричит Ревенко, Ника, его маму.
