У него были свои постоянные спутники: Испанская Танцовщица; ещё один, мы звали его Жердью; и другой, по прозвищу Длинный Джон — у него вместо копыта был биопротез. Отрывки, понятые нами из их слов, с трудом складывались во что-то осмысленное на всеанглийском: представьте себе людей, которые осматривают на выставке экспонат, время от времени бросая короткие фразы, вроде «Незавершённость», или «Потенциал», или «Содержание любопытное, но воплощение неуверенное», а иногда что-нибудь более длинное, но не менее туманное.
— «Птицы кружили, как девочка, которая съела то, что ей дали», — перевёл Хассер. — «Птицы похожи на девочку, которая съела то, что ей дали, и на мужчину, который плавает с рыбами, и на расколотый камень…»
Другие ариекаи, не принадлежавшие к партии Сурль/Теш-Эчера, громко реагировали на их путаные утверждения. Само присутствие Сурль/Теш-Эчера и его компаньонов вызывало у них волнение или восторг. Испанская Танцовщица, Сурль/Теш-Эчер и другие, напротив, совершенно не принимали критиков во внимание, насколько я могла судить. Группу Сурль/Теш-Эчера мы называли Профессорами.
Сурль/Теш-Эчер раздвигал пределы логики сравнений — птицы не походили на меня, съевшую ту еду, которую мне дали, и это видел любой ариекай.
— Они считают, что он проявляет неуважение, когда говорит, что они похожи, — сказал Хассер. Вид у него был несчастный. Птицы похожи на девочку, которая съела то, что ей дали, снова сказал один из Профессоров.
Произнося это, он заикался, жевал слова, запнулся и начал сначала.
Как-то в начале зимы я зашла в «Галстук» — надо же, всё ещё сюда таскаюсь, отметила я про себя ехидно, — грязный от размокших листьев и влажной пыли, принесённых посетителями с улиц Послограда. Кроме Валдика, никого из сравнений не было. Со мной он чувствовал себя скованно и даже говорил меньше, чем всегда. Я подумала, что, может, у него что-нибудь стряслось в другой, настоящей жизни, о которой я ничего не знала и не хотела знать. Мы сидели и хмуро молчали.
Выпив кофе, я уже собралась уходить, как вдруг вместе вошли Шанита и Дариус. Она была молчаливым сравнением, и я подозревала, что она меня побаивается; он был искренен и наивен, не очень умён. Оба вполне мило поздоровались со мной.
— А зачем сюда приходил Скайл? — спросил Дариус, когда мы сели. Я отметила неподвижность и молчание Валдика.
— Скайл? — переспросила я.
— Он снова приходил сюда, недавно, — сказал Дариус. — Здесь был один Хозяин. Очень странно себя вёл. Не Хозяин, твой муж. Ходил по залу и раскладывал мелкие… — Он написал слово пальцем в воздухе. — Мелкие гайки и болтики. Не хотел объяснить зачем.
— Снова? Он здесь уже бывал?
Оказалось, что он заходил сюда как-то поздно вечером, когда я уже ушла, зато остались трое Хозяев. Сам Дариус его не видел, но Хассер видел и рассказал ему. Скайл был странно одет тогда, во всё одного цвета. Шанита, услышав эту историю, кивнула. Скайл, сказала она, пока Валдик молчал, раскладывал тогда те же самые предметы, что и в прошлый раз.
— Что он хочет этим сказать? — спросил Дариус.
— Не знаю, — ответила я. Я говорила очень осторожно.
Судя по неподвижности Валдика, я догадалась, что он, как и я, тоже догадался, что это могло означать. Совершая эти непонятные, но запоминающиеся действия, Скайл хотел привлечь к себе внимание. Хотел сделать себя пригодным для размышлений, наводящим на мысли. Стать сравнением.
«И что, чёрт его побери, он думает, это может значить? — подумала я, но тут же поправилась: — Какая разница».
Корвид опустил нас в глубине города, в потрясающий дом, комнаты которого походили на катакомбы, вырытые в коже, альковы, полные внутренних органов, пришитых к своим местам.
Зал наполняли сплетающиеся каденции Языка. Я ещё ни разу не видела столько молоди, едва проснувшейся для третьего возраста и Языка. Они не отличались от родителей ни ростом, ни размером, но были детьми, это было видно и по цвету их животов, и по их привычке покачиваться из стороны в сторону. Они жадно наблюдали за тем, как лжецы пытались лгать.
Пределом возможностей конкурсантов в основном было молчание, их попытки сказать какую-нибудь неправду терпели поражение. Со мной были Валдик, Хассер и ещё несколько человек, уж не знаю, как отобранные среди наших завсегдатаев. Нас сопровождали АрнОльд. Вообще они пришли туда выступать, и явно досадовали на то, что на них взвалили ещё и обязанности чичероне. Хозяева называли их правильно: Арн/Ольд.
Скайл пошёл со мной. Он беседовал, для пробы, с моими товарищами-сравнениями. Давненько он уже не наблюдал Язык в его собственном доме; моя затея была ради него: он знал это и из благодарности вёл себя скромно. Та близость, которая ещё сохранялась меж нами во время первого праздника, испарилась, и, наверное, мой подарок его удивил. Слухи о его попытках сделаться частью Языка до меня больше не доходили. Я не спрашивала его ни о чём.
Раньше выступали люди. Теперь говорил Хозяин, лжец-спортсмен, один из Профессоров, как я заметила.
До появления людей мы были… и он умолк. Один из его товарищей продолжил. До появления людей мы не так много говорили о некоторых вещах. Аудитория всколыхнулась. За ним вступил другой. До появления людей мы не так много говорили…
Я уже видела достаточно, чтобы знать, как работал этот трюк, совместная псевдоложь: говорящий повторял предложение предыдущего, в конце переходя на едва различимый шёпот. «О некоторых вещах» было сказано, но так тихо, что зрители не слышали. Шоу, трюкачество, развлечение для толпы, и толпа развлекалась вовсю.
АрнОльд напряглись и вместе сказали: Сурль/Теш-Эчер.
Улей. Он качался. Его дающее крыло ходило кругами, веерное было раскрыто. Он ступил на площадку для вранья.
У ариекаев было два главных вида лжи, то есть у тех из них, кто вообще мог лгать. Один заключался в том, чтобы говорить медленно. Они пытались скрыть ту часть предложения, которая содержала неправду — затея почти невозможная, ложь, даже невысказанная, замаскированная, действовала на их мозги как аллерген. Приготовившись умственно, не важно, с успехом или без, они притворялись перед самими собой, что забывают. И произносили ложь с определённой скоростью, подчиняя слова ритму, выговаривая их по отдельности, через такие промежутки времени, чтобы каждое слово казалось независимым и значило только то, что оно значило; и в то же время достаточно быстро и ритмично для того, чтобы для слушателей они сложились в одно тягучее предложение, воспринимаемое, однако, как целостное и содержащее к тому же неправду. Все успешные лжецы, виденные мною до сих пор, лгали медленно.
