Но если ты сильный — вряд ли ты станешь ловким. Если в уме умножаешь трехзначные числа, или разбираешься в нейрохирургии, вряд ли станешь хорошим шахтером или монтажником куполов. И наоборот. Понимаете меня?
Пауза.
— Но если вдруг захочешь взять и усилить одну какую-то способность, и усилить просто так, не компенсируя ничем взамен… Ничего не получится. Создашь умного — он будет слабым. Сильного — он будет тугодумом. А если и сильным и умным, значит, он будет блевать кровью по пятницам, потому, что нельзя быть сильным и умным просто так.
И Хуанито еще повезло, что он всего лишь слетает с катушек в припадке ярости. Я же говорю, мы таких зачищали… Не дайте Древние!
— И все-таки, неужели за двести лет ученые так и не нашли способа исправить эти генетические ошибки? — не унимался голос.
— Лив, я тебе только что объяснила…
— Это твоя логика, общечеловеческая. Собственное мнение, основанное на философии. А есть наука, современная наука. И она чего только не может!
Смех.
— Если бы могла, Лив, он бы здесь сейчас не валялся. Всему есть цена, всему плата. У модов она вот такая. И чем больше их создатели вмешивались в природу, тем большие проблемы у каждого из них. Природу не переплюнешь, девочки, какими бы технологиями ученые не обладали. Древние установили равновесие, и хоть в лепешку расшибись, иначе не получится. А если это мои теоретические домыслы — опровергни их, Оливия! Фактами! Когда у них что получалось?
Вновь молчание.
Я воспользовался моментом и попробовал пошевелиться. Застонал.
— О, очнулся! Помогайте.
Меня перевернули. Затем Норма меня долго осматривала, ощупывала. Проверила пульс, давление, затем повелительным жестом кивнула девчонкам:
— Всё, он в порядке, можете идти. Дальше справлюсь, спасибо.
Пятерка моих бывших противниц, четко выражая неохоту, впрочем, полностью игнорируемую, поднялась, и кидая недовольные взгляды, ретировалась.
— Ты специально это устроила, да? — спросил я, когда они ушли, привстав на локте. Она кивнула. — Зачем?
— Надо было проверить то, что написано в твоем личном деле. Насчет генетически обусловленных приступов немотивированной ярости. Кстати, они не правы, ярость очень даже мотивирована.
Норма довольно оскалилась. Я открыл рот от обалдения:
— Это есть в моем досье?
— Да. В том, что передал сюда департамент. Там много про тебя интересного.
Я подобрался, чувствуя, что боль из мышц уходит.
— Что же именно? — Голова еще не отошла от бессознательного, и потому информация о моем досье воспринималась как бы со стороны, без должного акцента. Норма пожала плечами.
— Да в общем, захватывающего дух мало. В основном обычная статистика. Только вот это и заслуживает отдельного внимания. Результаты тестов, психологические, физические, выводы, комментарии…
Я задумался.
— Получается, ДБ меня пасет? Ведет мое дело? Если там все это есть?
Норма кивнула.
— И давно?
— Всю среднюю школу.
Вот теперь я обалдел. Ничего себе!
— И получается, я мод, да?
Эта последняя мысль стала слишком шокирующей, чтобы отнестись к ней так же спокойно. Но укол еще действовал, а потому сердце не выскочило из груди, а я не принялся бегать из угла в угол, пытаясь подавить волнение.
— На что меня модифицировали?
Норма привычным жестом пожала плечами.
— Откуда я знаю?
— А досье?
— В досье не написано. Только результат побочного действия модификации. Так что это только к твоим родителям.
Я чуть не взорвался. Вновь спас укол, не дав гневу выплеснуться. Сел, почувствовал, как руки мелко задрожали.
— Да не нервничай ты так! — Норма присела рядом, положив руку на плечо. Я почувствовал в этом жесте тепло и заботу, и мне захотелось все-все рассказать ей, в общем-то чужому человеку, свою безрадостную историю жизни. Точнее, ее самого начала. — Что случилось-то?
И я рассказал, срывающимся от волнения голосом.
— Mierda, мне восемнадцать лет, Норма! Я уже достаточно взрослый и все в жизни понимаю! Почему она так со мной? Что она может рассказать такого об отце, что лучше мне не знать? Когда я был маленький — да. Чувствительная детская психика. А сейчас? Я уже своих детей завести могу, а она…
Кажется, из глаз покатились слезы обиды. Хорошо, что зал пуст и никто меня не видит.
Норма приобняла за плечи, заботливым материнским жестом.
— Она точно не мод?
Я отрицательно замотал головой.
— Я даже не похож на нее. Типа, копировальным аппаратом поработала…
— Это бывает!
Мы натужно засмеялись, напряжение начало спадать.
— Я тоже не знаю, кто мой отец, Хуанито. Веришь? — Норма подсела еще ближе, устанавливая дистанцию очень доверительной беседы. Я не был против, наоборот, сам только что изливал душу.
— Моя мать — нелегалка из Техаса. Приехала заработать денег. Родила здесь меня. Догадайся от кого?
Я хмыкнул. Да уж! Много попыток для этого не нужно.
— Срок пребывания ее на планете закончился, но она рискнула, осталась, и попалась. Ее хотели выслать, но так, как на руках у нее была маленькая я, в грузовоз нас не посадили, пожалели. Затем дело затянулось, и пока его рассматривали разные инстанции, социальные службы, инспекции, ее благополучно прирезал на работе клиент. Псих какой-то попался! Вот так бывает, Хуанито.
Тело прошила ледяная дрожь. «Прирезал». Сказать подобное так спокойно?
— И теперь уже не спросишь: «Мам, а от какого козла ты меня родила?» — продолжила она, поднимая голос. «Что мне вообще в жизни ждать от себя и своих генов?» А ты говоришь, скрывает, скрывает…
Я сглотнул нервный ком. Вот как бывает. Действительно, разнылся, понимаешь…
— «Норма» — потому, что из Техаса? — поразился я собственной догадке.
Инструктор скривилась, но кивнула.
— Да. Хоть Техас уже двести лет в составе Империи, нас все равно упорно считают гринго. А ты знаешь, какое прозвище дают североамериканским проституткам?
Я знал. Это ни для кого не секрет. Настоящих имен у жриц богини-покровительницы планеты называть не принято, их заменяют прозвища, причем до одурения однотипные. Если перед тобой китаянка, это стопудово какая-нибудь Джин, Аи или Лиин-Лин; если русская — Снежана, Анжела, или Наташа; а если гринго — то Норма или Барбара. Исключения крайне редки.
— Вот и меня окрестили. В детском доме и окрестили. За то, что дочь проститутки-нелегалки гринго.
Я задумался. И по новому оценил ее. Оказывается, не такая она и железная, непробиваемая! Да, крутая, но внутри — обычный человек. И у нас с нею столько общего…
