В круг вошел тощий и жилистый коротышка-толмач в русском мундире современного образца: тускло-коричневый китель с металлическими знаками различия на воротнике, льняные штаны в обтяжку и полусапожки из мягкой кожи. Смахивающий на быка командир-киргиз говорил, а коротышка переводил на государственный греческий.
— Я Батур Чингиз. По велению моих почтенных господ, русских из Азовской Мискны, контролирую этот квадрат пастбищ. Вы нарушители границы. Мне угодно выслушать ваши объяснения и передать их по радио господам. Не соблаговолите ли начать?
— Мы научная экспедиция, — сказал Оресиас.
Толмач ухмыльнулся, но перевел. Батур тоже улыбнулся, обнажив желтые зубы.
— Я не настолько глуп. Чем рисковать головами, можно было обратится к нашим ученым. Они бы помогли.
— Времени на это не было, — пояснил Оресиас. — Очень уж дело срочное.
— А этот черный, что скажет? Араб?
Джамаль Атта кивнул Батуру.
— Мы научная экспедиция.
— Ну, как знаете. Я доложу, что вы врете, и тогда мне велят казнить вас или рассадить по клеткам и отправить в Мискну. Признавайтесь: вы мятежники из Аскандергула? («Это он, конечно, — кивнул переводчик на киргиза, — Александрейю имеет в виду».)
— Не понимаю, — ответил Оресиас.
— Или вы сбежали из дворца? А? Может, вы трусливые дезертиры и ищете убежища в наших обширных владениях?
— Нам о мятеже почти ничего не известно.
— Мы сами о нем впервые услышали несколько часов назад. — Киргиз расправил широкие плечи, запрокинул голову и пристально поглядел на Оресиаса. — Мы не из тех, кто верит всякой чепухе. («Это он насчет варваров», — снова добавил от себя переводчик.) У нас есть рации, и мы поддерживаем связь с крепостями. Мы даже моемся, когда реки полноводны или когда стоим гарнизоном.
— Мы питаем должное уважение к знаменитым киргизским джигитам, служащим Руси и Азовской Мискны, — произнес Атта, косясь на Оресиаса. — Да, мы вторглись без спроса и теперь смиренно молим о снисхождении, в котором, без сомнения, доблестный солдат Батур Чингиз не откажет нам под небом Господа и среди пастбищ дьяволов-наездников.
Оресиас сузил глаза, но не стал препятствовать дипломатическим потугам Атты.
— Отрадно внимать столь изысканным речам, но снисхождение, увы, не в моей власти. Я, как вы изволили выразиться, солдат. Солдат, а не господин. В общем, довольно об этом. Не желаете ли рассказать еще что-нибудь поучительное или можно вас отправлять?
Рита дрожала. Ключ у нее отняли, когда выволакивали из пчелолета. Понять, что происходит с Вратами, она не успела — помешало наступление сумерек. Сейчас ей больше всего на свете хотелось оказаться подальше от этого места, забыть об ответственности перед бабушкой, Академейей и Ее Императорским Величеством. Где она? Что с ней?
Ей было страшно. Последние часы заставили взглянуть в глаза правде, которую раньше она ухитрялась не замечать. Она — смертна. Эти люди, если им прикажут, с удовольствием убьют ее и всех ее спутников. И Люготорикс не спасет, разве что первым примет смерть.
Пленников пинками выгнали из палатки и отвели в загон, наспех сооруженный из палаточных опор и упаковочного брезента от неприкосновенного запаса продуктов, выгруженного из чайколета. Крыши не было и в помине, поэтому по загону гулял холодный ветер.
— Конец нам, похоже, — прошептал Рите Атта, когда киргизский солдат поднял и привязал последнюю брезентовую секцию ограды. Пехотинец с любопытством скосил на них узкие глаза и отошел.
Ограда выглядела хлипкой, но никто не отваживался даже прикоснуться к брезенту. Киргизы издали показывали ружья и тыкали себя пальцами в животы, давая понять, что на любого, кто попробует выбраться наружу, у них найдется пуля.
Внезапно внимание Риты привлекла светящаяся зеленая линия, которая перечеркнула небо. Линия проходила как раз над лагерем, но нельзя было определить, вблизи она или очень далеко. Затем поперек нее пролегла другая черта, и перекресток быстро сместился к краю огороженного участка. Казалось, линии приблизились.
Врата. Что-то происходит с Вратами.
Полосы исчезли. Из-за ограды не доносилось никаких необычных звуков. Мягкими гортанными голосами переговаривались степняки, чавкала грязь под сапогами, шелестел травой студящий вечерний ветер. Тьма воцарилась почти кромешная. Пахло сырой землей, человеческими телами и степным разнотравьем.
У Риты вдруг родилась смутная надежда, что кто-нибудь спустится к ним. Быть может, в этом единственное спасение.
Реален ли этот зеленый свет или у нее шалят глаза?
Несколько минут она простояла неподвижно, грея руки под курткой. Холод высасывал силы; деревенело лицо. Под напором ветра вздувался брезент изгороди. Ожидая пули часового, Рита вздрогнула, когда о веко разбилась дождевая капля. На луну неторопливо наплыла черная стена тучи. Рита уже почти ничего не видела вокруг.
Посыпались новые капли. И вдруг она встревоженно прислушалась. По спине побежали мурашки, на руках вздыбились волоски. За оградой — ни звука. Ни голосов, ни топота копыт. Утихло даже ржание коней, обеспокоенных дождем. Только мрак, стук капель да хлопки брезента.
Сквозь брешь в туче проглянула луна. Рядом с Ритой стоял Люготорикс — громадный, изгвазданный. Не говоря ни слова, коснулся ее руки и указал влево, на ограду. Над хлипким узилищем высилось нечто похожее на двуручный меч шириной в сажень. По краям клинка бежала водянистая рябь. Плавно и быстро меч изогнулся вбок и пропал.
«Смерть, — подумала Рита. — Это похоже на смерть».
— Киргизский? — тихо спросил кельт. Кроме него и Риты, никто, похоже, не заметил меча.
— Нет.
— Вот и я так думаю, — пробормотал Люготорикс. Рита высматривала Оресиаса или Деметриоса, они были где-то в толпе. Но найти их она не успела — луна исчезла вновь.
И тут кругом чудовищно затрещало. Взвизгнув, Рита кинулась к Люготориксу, но его уже не было рядом. Брезент на жердях мигом разодрало в клочья. Налетел ветер, поднятый чем-то невообразимо огромным. В спину вонзились гвозди, вышибив из нее дух. Раз. Пауза. Два. Пауза. Три… четыре… пять… Даже упасть не удавалось. Поблизости, словно побитый пёс, скулил Люготорикс — неужели он на такое способен? А сама она стояла с запрокинутой головой и отвисшей челюстью, с мириадами ледяных иголок в темени и затылке и снова видела в небе две прямые зеленые полосы крест-накрест.
Какая-то неведомая сила поднимала ее в воздух. Казалось, трава выросла до небес и превратилсь в металл: по всему лагерю раскачивались гибкие стальные клинки с водянисто-переливчатыми кромками, увенчанные чем-то гладким и зеленым: не то щитами, не то чехлами. Хотелось кричать, но горло, позвоночник, все мышцы тела свело ледяной судорогой. Глаза по-прежнему видели, но мозг понемногу утрачивал способность соображать.
