Но вспышек больше не было.
Когда сквозь хаотическую круговерть слепых пятен я начал различать свои поднесенные вплотную к носу пальцы, я поднялся и потащился назад.
Но — как и всякий пуганый воробей — я не пошел через эпицентр. Я сделал крюк и по краю обрыва добрел до своих ботинок.
Обувь, увы, отсутствовала.
Явление здешней природы, которое едва не превратило меня в кучку пепла, скорее всего было пресловутым пробоем. Его когда-то вскользь упоминал Шапур в разговоре с Гладким.
Чем пробой отличается от обычной молнии? Ну хотя бы тем, что молния — явление чисто электрической природы, это высоковольтный разряд между землей и грозовыми тучами. Здешний пробой происходил между землей и непонятно чем — на небе не было ни облачка. Вокруг эпицентра пробоя возникала зона теплового поражения, что молниям, насколько мне известно, не свойственно — они поднимают температуру только в точке удара.
Вероятно, именно из-за скачкообразного теплового расширения воздуха пробой формирует ударную волну — к счастью, не очень сильную. Почки мне по крайней мере не отбило.
А вот ботинки сдуло в пропасть только так. Присмотревшись, я разглядел их на дне каньона в расщелине между камнями. Над ботинками курился дымок — тлели шнурки.
Волшебные камешки остались на месте и с виду не пострадали.
Вокруг эпицентра в радиусе метров пятнадцати глина превратилась в растрескавшийся кирпич.
Ну да к черту мелочи! Главное: на краю этого гигантского блюда из обожженной глины лежала, не подавая признаков жизни, моя курочка!
Выглядела покойница неважно. Глаза лопнули, перья спеклись в смрадную хрупкую массу.
Неужели я заполучил вожделенную пищу в виде трехкилограммового пакета золы и угольев? Нет, только не это!
Но, начав дрожащими руками обдирать горелую пакость, я обнаружил, что под ломкой кожей имеет место слой восхитительного, нежнейшего горячего жира, а под жиром — великолепное полусырое мясо! О чудесный, милый, добрый пробой! О сто двадцать пятое чудо света! Птичка запеклась в собственной шкуре, будто в микроволновке!
Мясо было пополам с кровью. Но это меня и спасло. Потому что, когда я собирался уже впиться зубами в горячую куриную ножку, мне вдруг вспомнился куцый спецкурс по выживанию, который через пень-колоду читался нам в последнем осенне-зимнем семестре накануне нападения Конкордии.
Вел занятия отнюдь не матерый волк осназа (как следовало бы), а полненький, розовощекий капитан-лейтенант Сомик, который раньше служил в одном из многочисленных снабженческих управлений военфлота.
Злые языки поговаривали: тыловая крыса проворовалась. Но я думаю, что за явное воровство не миновать бы ему позорного разжалования и Котлинской военной тюрьмы. Скорее во время лихорадочной отправки на дальние базы миллионов тонн груза (в которой я тоже принял посильное участие тем последним мирным летом) он показал «неполное служебное соответствие». Ну, скажем, когда очередная «Андромеда» заглохла на стартовом столе, а с орбиты орали «давай-давай», Сомику не хватило смелости нарушить инструкции мирного времени и распределить содержимое ее контейнеров по добавочным багажным местам исправных флуггеров. Темп погрузки сбился, на ту беду мимо пробегал ретивый инспектор в контр-адмиральских погонах, дело представили едва ли не саботажем… Что-нибудь в таком духе.
Так вот на занятиях, когда речь шла о плавсредствах из подручных материалов и вкалывании антидотов, Сомик занимался пересказом учебника, изредка пересыпая лекцию цитатами из «Пятницы» французского классика Турнье. Однако, когда мы дошли до вопросов подножного питания сбитого над безлюдной местностью пилота (Сомик, не лишенный чувства юмора, озаглавил ту лекцию «Когда съедены шоколадки»), капитан-лейтенант рассказал массу действительно интересных вещей. О сталинском соколе-аскете Мересьеве, который обедал сырыми ежиками, о съедобных мухоморах, питательных свойствах черноземов и звездопроходце Емельянове — этот герой на борту разбитого посадочного бота неделю подкреплялся собственной кровью.
А еще Сомик рассказал, чего нельзя делать ни в коем случае: жадно пожирать инопланетного фазана, счастливо пойманного в силки из парашютных строп после многодневного голодания.
А что же делать?
Начинать трапезу требовалось водой. А при отсутствии воды — кровью инопланетного фазана. Если же сразу попытаться употребить твердую, жесткую пищу, можно умереть от полного коллапса системы пищеварения.
Итак, попить кровушки. Выждать, пока забурчит в желудке. Тошнит? Что ж, поддаться зову природы.
Немного отдохнуть. Повторить процедуру.
А потом уже можно потихоньку приступать к мясу.
Чем я и занялся — благо, когда я прокусил курице шею, внутри оказалась обычная красная кровь, а не что-нибудь еще.
Существует ли на Глаголе смена времен года и если да, в чем она заключается, — я не имел представления. Более того, я даже не знал, бывают ли на Глаголе атмосферные осадки. Если здесь текут реки, значит, вода должна испаряться с их поверхности, а также с поверхности тех водоемов, в которые эти реки впадают. Испарившись, влага рано или поздно соберется в облака. А облакам положено при встрече с фронтом более холодного воздуха выпасть обратно на землю в виде дождя, снега или града.
Эти элементарные выкладки, впрочем, не всегда подходят и для нормальной планеты. Скажем, на Земле, в центральной Австралии, можно не дождаться ни одного естественного дождя за все теплое время года. А казалось бы, Австралия со всех сторон окружена океанами и там должно лить как из ведра! Ну, техногенные дожди мы в расчет не берем, потому что, с Божьей помощью, нет границ могуществу человеческого разума.
По вечерам я несколько раз видел, пугающие черные сгустки над горизонтом, похожие на тучи. Но являлись ли они тучами в нашем понимании, то есть массивными скоплениями водяных паров? Или же чем-то иным, специфически местным, аномальным?
На моей памяти дожди над Глаголом не выпадали. Климатический пояс, в котором находился лагерь, напоминал земные засушливые полупустыни. Может быть, в других климатических поясах Глагола ревели ливни и полыхали круглосуточные грозы? Как знать…
То ли близилось местное лето, то ли флуктуировала прозрачность атмосферы, но в тот долгий день, когда я пообедал куриной ножкой, солнце вдруг принялось жечь с особым остервенением. Вновь неодолимо захотелось спать (по стандартным суткам начиналась ночь), но мною завладели одновременно две фобии. Первая — что случится новый пробой и на этот раз в качестве эпицентра будет избрано мое темечко. Вторая — из-под земли возникнут раздосадованные хозяева курицы и немедленно совершат надо мной манихейский обряд вызволения души из оков плоти.
