Я перевалился через поручни катамарана, вброд добрел до суши, упал набок. Мне требовалось для начала отдышаться. Кстати, плотность Мути здесь упала, давление казалось почти нормальным. Или я так резво адаптировался?..
Из глубины каньона показался белый вертолет-штурмовик. Точнее, он был белым полчаса назад… Теперь от искореженной правой двери к хвосту тянулись длинные полосы копоти. Редкий случай: экипажу удалось справиться с пожаром в воздухе и продолжить полет! Живучая тварь…
Его пушки молчали. То ли стрелок-оператор не видел целей, то ли боезапас вышел…
Вертолет завис над водой напротив меня. Прокрутился на месте, поворачиваясь левым бортом — то есть исправной дверью.
Дверь была приоткрыта, из щели торчал ствол автомата.
Закричали — на фарси.
Я хотел ответить, но смекнул, что выйдет один вред. После диверсии манихеев клоны должны быть на взводе. Русского языка они наверняка не понимают, автоматического переводчика не имеют, и мои апелляции к правам военнопленного оставят их глухими. Но вражескую славянскую речь они узнают — по звучанию. Добьют меня, чтобы не терзаться лишними вопросами, — и улетят восвояси.
Мне очень повезло, что я был почти голый, остатки глины с меня смыл Стикс, а руки мои были связаны за спиной. Оборванец со связанными за спиной руками ну никак не ассоциируется с грозным вражеским диверсантом. Иначе они без разговоров прошили бы меня очередью.
Все эти доводы в менее связной форме я привел себе за полсекунды. И, нарочно усугубляя имидж бедной сиротки, перевернулся на живот, чтобы они могли видеть путы на моих запястьях как можно отчетливей. Я еще пальцами правой руки пошевелил, чтобы привлечь их внимание.
Мне удалось клонов заинтриговать!
У командира вертолета зародилась мысль, что связанный мужик с посеревшей левой рукой может оказаться конкордианским воякой, сбежавшим из манихейского плена.
А молчит почему? Наверное, эти нелюди вырезали ему язык…
А может, это манихейский ренегат? Тоже разведке сгодится…
Хорошо, что Второй Народный кавполк находился на Глаголе меньше стандартной недели. В контрпартизанской войне они были неопытны и потому — благородны.
2621 г.
Кенигсберг, Российская Директория
Планета Земля, Солнечная система
На вечер они, конечно, опоздали. А все из-за Любы. Она категорически отвергла предложенный Таней вариант вечернего туалета.
— Да пойми же ты, дурындище! В джинсах на поэтические вечера ходить не принято! Там же культурные люди!
— Знаю я этих людей. Психи одни.
— Психи или нет, но они не ходят на вечера в джинсах!
— Но ты же знаешь, что у меня больше ничего нет, — наконец сдалась Таня.
— Так попросила бы у меня. Что, очень гордая, да? — Люба сердито прищурилась.
— Ну… я… — Тане было нелегко признаться себе в том, что Люба попала в яблочко. — Ну… А что, если я попрошу?
Ближайшие полчаса обе девушки были поглощены подгонкой самых ударных позиций гардероба пышечки Любы к фигуре худощавой и высокой Тани.
— Это не годится. В этом я похожа на беременную, — страдальчески скривившись, резюмировала Таня и с негодованием отбрасывала прочь длинный, до щиколоток, твидовый сарафан. — А в этом — на бегемота-дистрофика. — И на Любину кровать приземлялись синяя плиссированная юбка в обнимку с белой капроновой блузкой, мило отделанной стразами.
Правильное решение было найдено именно тогда, когда и Люба, и Таня уже отчаялись. Впрочем, ведь обычно так и бывает в жизни.
— Послушай, есть идея, — сказала Люба. — У меня в чемодане лежит вечернее платье-стрейч. Мне его тетя подарила, еще на выпускной. Мне оно уже тогда было маловато! А тебе должно быть как раз! И как я только могла про него забыть?
— Послушай, а что такое стрейч?
— Господи, бывают же такие! — Люба жалостливо всплеснула руками. — Что такое иратоксилон, Таня Ланина знает. Что такое энтелехия — Таня Ланина знает. А что такое стрейч — она не знает! Боже мой…
С этими словами Люба встала на четвереньки и извлекла из-под своей кровати приемистый кожаный чемодан.
Любино платье-стрейч цвета сирени сидело на Тане так дивно, словно бы по ее мерке и было сшито.
Оно ненавязчиво обтекало все нежные выпуклости Таниной фигуры, где надо подчеркивая, а где надо — скрадывая.
Декольте на платье было неглубоким, но внятным. То есть как раз таким, каким ему следует быть у дамы, следующей на поэтический вечер.
К такому шикарному вечернему платью до пола подошла бы норковая горжетка цвета «белые ночи». Увы, горжетку Любина тетя подарить племяннице позабыла. А Таня даже не подозревала о том, что горжетки встречаются где-то еще, кроме исторических романов о русском дворянстве.
Черные туфли на невысоком каблуке и золотая цепочка с Таниным талисманом — крохотной фигуркой зодиакального рака — подошли к платью почти идеально.
Грязные волосы, которые она никак не успевала помыть и высушить, пришлось собрать в тугой пучок на затылке. Да, тяжелая платиновая грива смотрелась бы внушительней. Но странным образом строгий «училкин» пучок делал Танин образ даже более цельным.
В общем, когда две нарядные девушки выплыли из такси и простучали каблучками по каменным ступеням культурного центра, слегка припорошенным снегом, группа кадетов, устроивших перекур у входа, одобрительно засвистела.
— Ну их в болото, этих штафирок штатских! — кричали Любе и Тане. — Айда к нам, девчо-о-онки!
Люба проводила Таню в душный бархатный зал, где уже вовсю шли чтения, а сама бросилась на поиски своего подводника Андрюхи, который, как выяснилось из слов веснушчатого кадета с красной повязкой, был откомандирован поддерживать порядок в самой горячей точке «Перископа» — буфете.
Таня же притаилась за колонной и принялась слушать.
На сцене невысокий молодой человек в косоворотке и с шапкой светло-русых кудрей страстно декламировал:
Ой ты люли-люли-люли
Разлюлишеньки!
У моей любимой губки
Словно вишенки!
В конце каждого четверостишия поэт вдохновенно тряс головой и сверкал голубыми, исконно русскими глазами, что, несомненно, нравилось дамам — они заполняли добрых три четверти кресел актового зала.
«Ну вот, одни женщины… — разочарованно подумала Таня. — Познакомишься тут!»
Когда поэт закончил, дамы принялись улыбаться и бить в ладоши.
Чувствовалось, что румяный, улыбчивый и кудрявый поэт в косоворотке хорошо им знаком. А многим, возможно, не только в своем стихотворном качестве. Высокая школьница с худыми ногами даже подарила поэту белую гвоздику.
