Рашель утвердительно кивнула:
— Совершенно верно. И с тех пор положение не улучшилось. Средств, которые сейчас выделяет ему правительство, едва хватает на содержание лаборатории и заработную плату сотрудников.
— С фундаментальной наукой всегда так, — заметил я. — Она редко даёт немедленный эффект, поэтому обычно ей достаются лишь жалкие крохи. Вся история свидетельствует о том, что важнейшие научные открытия делались скорее на энтузиазме самих учёных, чем благодаря щедрым бюджетным вливаниям.
— Наверное, вы правы, — согласилась Рашель. — Однако для дяди это слабое утешение.
Некоторое время мы летели молча. Девочка удобнее устроилась в кресле и, склонив голову набок, закрыла глаза. Шок от встречи с незнакомцем в метро у неё уже прошёл, и теперь, как реакция на нервное напряжение, наступила расслабленность.
— А знаешь, — в конце концов произнёс я, — никогда бы не подумал, что у тебя может быть дядя по имени Свами Агаттияр.
Она распахнула глаза и сонно посмотрела на меня:
— Почему?
— У тебя слишком светлые волосы и слишком белая кожа. Вот моя бабушка была с материка, и это по мне заметно.
— Гм, совсем не заметно. А что касается дяди, то мы с ним не кровные родственники. Просто он был женат на старшей сестре моего отца. Она умерла.
— Извини.
— Да нет, ничего. Это было давно. — Рашель сладко зевнула и снова закрыла глаза. — Я её совсем не помню.
Когда мы подлетели к Бозе-драйв, она уже крепко спала. Я без труда нашёл нужный адрес и посадил флайер перед небольшим опрятным особняком с номером 118. На вид это было типичное жилище университетского преподавателя, приблизительно так я и представлял себе дом профессора Агаттияра.
Заглушив двигатель, я повернулся к Рашели и попытался разбудить её. Но безуспешно — на мои лёгкие похлопыванья по плечу она отвечала лишь невнятным бормотанием сквозь сон, а хорошенько встряхнуть её у меня как-то рука не поднималась.
После недолгих раздумий я выбрался из кабины и подошёл к дому. На мой звонок дверь открыла невысокая смуглая девушка лет двадцати пяти в длинном зелёном сари. У неё были чёрные как смоль волосы, собранные на затылке в узел, и немного резковатые, но в целом приятные черты лица.
— Здравствуйте, — сказал я, отвечая на её приветствие. — Профессор Агаттияр дома?
— Да, офицер. Пожалуйста, проходите. Он только что вернулся из университета, сейчас я его позову.
Она провела меня в холл и, попросив немного подождать, легко взбежала на второй этаж.
— Папа, — послышался сверху её голос. — Там к тебе пришли из полиции.
Я ухмыльнулся. Моя лётная форма ни капельки не походила на полицейский мундир, но меня уже не впервые принимали за блюстителя порядка. Не знаю, в чём тут дело. Мой напарник Ахмад шутил, что у меня слишком суровое и неподкупное лицо, точно сошедшее с рекламного ролика полицейской академии.
Вскоре ко мне спустился профессор Агаттияр. Он оказался пожилым мужчиной, уже давно перешагнувшим шестидесятилетний рубеж, но по-прежнему сохранявшим хорошую физическую форму. Был он среднего роста, коренастого телосложения, с такими же чёрными, как у дочери, волосами и густой с проседью бородой.
— Моя дочь обозналась, — сказал он, когда мы поздоровались. — Вы не из полиции, вы лётчик. Чем могу быть полезен?
— У меня в флайере ваша племянница Рашель, — объяснил я. — Вернее, племянница вашей покойной жены.
Агаттияр недоуменно приподнял свои кустистые брови.
— Прошу прощения, сэр, но здесь какая-то ошибка. Во-первых, моя жена жива-здорова, просто мы с ней в разводе. А во-вторых, у неё нет племянницы по имени Рашель.
Интересно, почему я совсем не удивился?..
Через четверть часа мы с Агаттияром сидели в холле за чаем, и я рассказывал ему о своём знакомстве с Рашелью. Спящую девочку мы перенесли из флайера в комнату для гостей, и сейчас над ней хлопотала дочь профессора, Амрита, которую отец называл просто Ритой. Она заверила нас, что крепкий сон Рашели вызван обычным переутомлением, поэтому причин для беспокойства нет.
Выслушав меня, Агаттияр задумчиво нахмурился.
— Странно, очень странно. Я вижу эту девочку впервые, и понятия не имею, что ей от меня понадобилось. Она точно не моя родственница и не может ею быть. У меня нет никаких родственников на Полуденных — и я, и моя бывшая жена родом из Ранжистана. Кстати, вы уверены, что Рашель ваша землячка?
— Судя по её речи, да. Правда, у неё своеобразный акцент, но всё равно она говорит слишком чисто для жителя материка... гм, я имею в виду чисто с нашей, островной точки зрения. — Я немного помолчал. — Хотя теперь я уже ни в чём не уверен. Она лгала о соцкарточке, лгала, что вы её дядя, могла солгать и о том, что прилетела с Джерси. И вообще, она с самого начала вела себя подозрительно. Чего только стоила её истерика в метро, эти нелепые бредни насчёт пятидесятника.
Профессор неторопливо отпил глоток горячего чая.
— А это, между прочим, самый любопытный момент в вашей истории. Если допустить, что Рашель солгала вам, то сразу возникает резонный вопрос: зачем ей понадобилась такая откровенная ложь. Чтобы обмануть вас? Нет, не похоже. Ведь заведомо было ясно, что вы не поверите ей. В остальном она лгала вам достаточно правдоподобно — а тут взяла и ляпнула такую чепуху.
— Может, она просто растерялась, — предположил я. — Увидела кого-то знакомого, испугалась, что он может испортить её легенду, и в панике сболтнула первое, что пришло ей в голову.
— О пятидесятнике? — Агаттияр с сомнением хмыкнул. — Вряд ли это первое, что могло прийти в голову двенадцатилетней девочке. Да и её объяснения нельзя назвать бреднями, тут она ничего не выдумала. Нереев-пятидесятников действительно можно опознать по походке — если, конечно, специально всмотреться. Человеческую внешность они копируют безукоризненно, мимику и речь тоже, а вот с телодвижениями у них возникают проблемы, обусловленные некоторой спецификой строения суставов. При быстрой, энергичной ходьбе их ноги плохо сгибаются в коленях. Уловить это трудновато, но в принципе возможно. Всё дело лишь в практике: если по какой-то неведомой нам причине Рашель часто смотрела старую хронику, где фигурировали чужаки, и внимательно наблюдала за поведением пятидесятников, то нет ничего удивительного в том, что она опознала одного из них. Другой вопрос — почему она так испугалась. Судя по вашему рассказу, это не было похоже ни на абстрактный страх за всех людей в целом, ни на инстинктивную ксенофобическую реакцию; она боялась чего-то конкретного, направленного против неё лично.
