— Считал, — сказала Баба. — Я видела.
Они вернулись в транспортер. Дыхание поселенца в наушниках усилилось, превратилось в захлебывающийся клекот.
Питер возился у приборной доски, считывая показания приборов. Бой-Баба как-то сразу обмякла. Разом заныли все точки на теле, где тефлон и кевлар срастались с костью и кожей. Стало пусто и все равно. Что она пыталась изменить? Кто бы ее стал слушать? Взятая из милости уголовница, техперсонал, недочеловек…
— Можешь идти, — скомандовала она Питеру. Тот сгреб с приборной доски свои планшетки и датчики и, прижимая к груди, поспешно скатился по лесенке. Бой-Баба смотрела, как он вперевалку бежит к шлюзу дезинфекционной очистки. Поднялся люк, Питер вошел внутрь. Она отвернулась к раненому.
Время от времени она поправляла сползающую с сиденья руку поселенца, поглядывала на показания датчиков. Живой пока. Сердце качает кровь. Лечению снежная чума и впрямь не поддавалась, но если захватить вовремя, то можно, наверное, хоть сознание сохранить, пересадить в донорское тело. В тюремной больнице после аварии она видела таких… пересаженных. Ничего, живут себе.
И этот мог бы жить. Она стиснула зубы.
Человек дышал спокойней, почти без напряжения. Она порылась в аптечке, вколола еще кардалгин. Доза большая, но какая теперь разница…
— Знаешь что, — вполголоса сказал Живых. Бой-Баба подняла голову. — Наверняка это не единичный случай. Я считаю — на базе уже заражение. Поэтому он и шел к нам.
— За помощью, — кивнула она.
— Надо будет еще раз поговорить с капитаном, — продолжал Живых. — Ехать на базу не завтра, а сейчас же. Подготовить медблок. А Рашида этого на консервацию, если вякнет.
Пораженный захрипел. Бой-Баба повернулась, погладила по руке, что-то сказала по-русски, что именно — потом не смогла вспомнить. Зато хорошо запомнила жесткие сухие глаза Живых.
Датчик на гермокостюме поселенца мигал. Все медленнее. Слабее.
Медленнее.
Погас.
Вдвоем с Живых они отсоединили от костюма датчики. Руки в перчатках сложили на груди. Накрыли тело с головой тканью термопокрытия. Вот так он и вернется на базу…
— Пошли? — спросил Живых.
Она медлила. Странно, что врач не подумал о протоколе, — хотя что ему, он рассчитывает на медиков с базы поселенцев.
Бой-Баба нагнулась и стала расстегивать гермокостюм. Без эметтера личность по-другому не установить, нужен непосредственный осмотр тела.
Выполнив все предписания протокола и сняв данные с чипа, Бой-Баба сохранила информацию на своей карте памяти. Сделала несколько снимков с разных ракурсов, так, чтобы за смотровым стеклом не было видно лица. В костюме поселенец выглядел молодцом, бравым героем-астронавтом. Вдруг семья захочет узнать, как он погиб… детям будет что показать.
Расстегнула костюм. Осторожно, стараясь не касаться открытых участков кожи, проверила внутренние карманы. Начатая пачка каких-то таблеток, больше ничего. Она повертела пачку в руках, но названия на ней не было — просто картонная коробка. Желтоватые пилюли в прозрачных кармашках серебристой упаковки. Большинство уже раскрошилось — наверное, он подмял коробку под себя, когда упал…
Бой-Баба оглядела тело — что еще забыла? Вроде ничего. Отсоединять эметтер? Нет, на базе завтра сделают сами.
Вот теперь можно его оставить.
— Не понимаю, как он вообще оказался тут один, без транспортера? — повторила она. — Почему шел к нам, а не к себе на базу?
Живых не ответил. Он присматривался к телу, водя рукой по поверхности гермокостюма. Затем кивнул Бой-Бабе, и вдвоем они перевернули человека на живот, лицом вниз. Живых провел перчаткой по лопатке, и вдруг рука его замерла. Он кивнул напарнице. Отнял руку.
На серебристом материале гермокостюма сияла искорка.
Бой-Баба присмотрелась. Глаз автоматически настроил фокусировку, тут же заболела голова, но Бой-Баба уже поняла.
Пробоина.
Искусственные волокна по краям микроскопической дырочки — оплавлены. Вероятно, так же оплавлена и кожа под костюмом. И внутренние органы под ней.
— Это что же нужно, чтобы пробить гермокостюм? — прошептал Живых. — Оружие, и то не всякое возьмет. Да и оружия поселенцам не положено…
Бой-Баба усмехнулась:
— Оружия им не положено! Ты как вчера родился, честное слово!
Вот и ответ на ее вопрос: почему пораженный шел к ним, а не к своим.
— Что будем делать? — спросил Живых. Но она не ответила — думала.
По дороге на капитанский мостик, громыхая сапогами по коридорам, они не сказали друг другу ни слова.
Капитан Тео Майер выслушал их и приказал собрать экипаж в брехаловке. Техперсоналу кресел не хватило, так что Бой-Баба, Живых и бритоголовая стажерка медучилища Тадефи подпирали стенки. Остальные расселись вокруг столиков, на почтительном расстоянии от капитана и друг от друга. Питер Маленький ерзал на месте, держась за руку сидящего рядом пожилого бортинженера по имени Кок. Тот как будто не замечал, обводя и размазывая пластмассовой ложечкой пятно от кофе на столе. Тадефи — золотокожая марокканка с прозрачными зелеными глазами и пробивающимся на бритой голове белобрысым ежиком — стояла прямо, как палка, и сжимала стаканчик с кофе, обводя команду равнодушно-гордыми глазами.
В углу сидел надутый, как мышь на крупу, пассажир — инспектор из Общества Социального Развития, прибывший с ревизией на базу. Молодой, в неуместном на борту костюме с галстуком и блестящими от геля черными волосами, прилизанными на косой пробор. Бой-Баба за весь полет и двух слов с ним не сказала. Сначала обрадовалась, когда Майер упомянул, что инспектор тоже русский, — «вот вам и компания». Но когда она заговорила с ним по-русски, инспектор прищурился на ее модифицированный скелет, поджал губы и притворился, что не понял. С экипажем он разговаривал на безграмотном английском, неуклюже выговаривая слова. Бой-Баба только имя его у Майера и узнала — Электрий. Ну-ну…
Инспектор сидел возле иллюминатора, ночная чернота которого отражала обстановку брехаловки: столики, кресла, автомат с кофе, еще один с водой, холодильник, бар, плакаты на стене. Комната чем-то напоминала зал свиданий в тюрьме, куда Живых приходил ее навещать во время следствия. Только там было полно детей и незнакомых баб, а тут одни и те же лица, из месяца в месяц.
В брехаловку ввалился третий русский из команды, дядя Фима, — ответственный за безопасность экипажа, или попросту охранник. Багровое лицо его прорезал от виска до горла тонкий белый шрам. Могучая голова с вечно растрепанной седой копной крепко сидела на бычьей шее. Целыми днями дядя Фима сидел в своем «кабинете» — отсеке безопасности — и посматривал на датчики и экраны системы видеонаблюдения, проверяя, что делается в каждом уголке корабля. Слухи про дядю Фиму и его загадочное прошлое ходили разные, но именно он, подловив Бой-Бабу с Живых в коридоре Министерства авиации и космонавтики после аварии, замолвил перед Майером словечко и устроил их обоих на древнюю развалюху-грузовоз «Голландец» техперсоналом — «главное, что будете при космосе, а там посмотрим».
