Валерий Иванов - Визит к Тёмным

— А из чего строить дома?

— Залежи известняка встречаются на нашем ярусе довольно часто. Но даже, если его бы там и не было, наша основная задача была остаться в живых. А жить здесь можно и под открытым небом. Главное, чтобы выжили наши джалмы, а они животные неприхотливые.

— Разведчики выполнили свою задачу?

— Нет. — Здесь Мальен совсем помрачнел. — Мы отдали им почти все запасы нашей воды… Они отсутствовали много дней, а возвратился только один из ушедших. Его звали Жюст…

— Звали? Значит, он уже умер?

— Он жив. Но имя его забыли.

— Почему?

— Вернувшись, он стал нести несусветную чушь. Мол, его спутники погибли, их уволокла в пропасть черная мгла.

— Черная мгла?

— Он так сказал. Конечно, никто ему не поверил, все решили, что он просто бросил своих товарищей в беде. Возможно, на них напали горные люди, ведь разведчики добрались до самых гор и даже прошли по узкому ущелью и вышли с другой стороны гор.

Не это ли ущелье я наблюдал, озирая далекие окрестности своим бинокулярным зрением? Любопытно. Может там и есть вход на другой ярус?

— Что было дальше? — спросил я, перемалывая про себя полученные сведения.

— Обозленные люди приняли решение побить труса камнями в центре площади. Все стали готовиться к смерти. Для организации нового похода не было уже ни сил, ни воды.

— Ты же сказал, что он жив, — как мне не хотелось лишиться ценного источника информации, который мог помочь найти выход с нашего яруса.

— Его пожалели. Все же раньше он был полезным и ничем себя не запятнал. К тому же у людей не было даже сил для расправы с отступником. Его просто выслали за пределы становища, и он живет сейчас там совершенно один, обособленно. Мне кажется, он немного тронулся умом, после того, как вернулся. И его лишили имени.

— Как это?

— Вместо Жюста, его нарекли кличкой.

И Мальен назвал какую-то тарабарскую смесь понятий, составляющих новое имя отверженного. В переводе с земного, оно звучало примерно так: Лгуновралебалаболка. Для краткости будем в дальнейшем называть его просто Балаболом.

— А вы не пытались разыскать тех двоих, или хотя бы их тела? И проверить, что там произошло?

— Да, мы хотели направить еще одну группу, но все вдруг вновь изменилось…

И старейшина рассказал, как буквально вслед за изгнанием незадачливого разведчика, внезапно в колодцы начала возвращаться вода. Жизнь вернулась. Люди ликовали, стали спешно наверстывать упущенное и забыли про досадный инцидент. А затем на одном из сходов, посвященном отводу новых участков для сбора травы, Балабола решили простить и разрешили ему вернуться в становище.

Однако изгнанник, видимо, уже привык к одиночеству и решил остаться за пределами селения. Женой обзавестись не успел. У него, еще с прежних времен, оставалась джалма, правда, доходов с нее он почти не имел, еле сводя концы с концами и ведя полунищенский образ жизни. Иногда он появлялся в трактире, сидел за столом в одиночестве, но ничего не заказывал. Иногда, кто-то из жалости оставлял ему полкружки пива, и он с жадностью его поглощал крохотными глотками. В общем, не жизнь, а существование.

Кстати, по удивительному совпадению, одинокий изгой оказался почти моим соседом. Когда я выбирал участок под свой дом, то обратил внимание на одинокую покосившуюся лачугу, стоявшую неподалеку от каменоломни, за пределами селения.

На мой вопрос, что там за строение, сопровождающий меня Аллок ответил кратко и емко — жилище изгнанника. Ни как его зовут, ни за что изгнали этого несчастного, мой юный проводник не знал, посоветовав порасспросить об этом у его папаши. Как я уже заметил, здешнее младое поколение не проявляло интереса почти ни к чему. И проводило свои дни до достижения совершеннолетия в незатейливых играх со сверстниками, да помогая по дому. В отличие от земных подростках в них начисто отсутствовала любознательность.

Мальчишке вообще было до фонаря, что я спас ему жизнь при нападении страшного хищника, и его отношение ко мне было… ну, скажем так — никаким. Он даже не поинтересовался, кто же я такой и откуда прибыл. Если отец поручал ему куда-то сопровождать или в чем-то помочь, он делал это, как заведенный бездушный робот.

Впрочем, я на это не обижался, памятуя слова старейшины, что все полноценные чувства просыпаются в их детях к совершеннолетию.

Мальен предлагал мне помощь в строительстве собственного жилья, но я предпочел справиться с этим один. Никаких архитектурных излишеств я не замышлял, каменоломня была рядышком, а физических сил мне не занимать. Единственное, что я у него одолжил, была специальная пила для нарезки квадратных глыб известняка. Она представляла собой металлический круг, окаймленный острыми зубьями и насаженный на длинную деревянную рукоять. Это экзотическое орудие труда оказалось удивительно приспособленным для резки камня. Им можно было свободно манипулировать во все стороны, делая необходимые повороты и на любую доступную глубину. К тому же известняк был довольно мягким, легким по весу и без труда поддавался даже лезвию обычного ножа.

На строительство дома у меня ушло полтора дня, что было местным рекордом. Я не раз подмечал удивление на лицах случайных прохожих, которые, завидев, с кем имеют дело, сразу же бледнели и пускались наутек. Оно и к лучшему — лишние глаза мне были не нужны. Следует отметить, что чрезмерное любопытство вообще не было присуще здешнему народу. Аборигены были просты, как в своих чувствах, так и в облике. У женщин единственным украшением были разноцветные ленточки, стягивающие волосы в пучок на самом затылке. Их лица совершенно не знали косметики. Мужчины носили однотипную прическу, в виде хвоста сзади, на манер голливудского киноактера Стивена Сигала. Короче говоря, никаких излишеств ни в одежде, ни во внешности.

Мое официальное логово состояло из двух комнат и небольшой пристройки. Одна из комнат была спальней, а вторая — столовой и всем другим по совместительству. В комнатах я разместил нехитрый домашний скарб, который одолжил все у того же Мальена. Старейшина все-таки был со мной добр и старался не отказывать в моих просьбах. Он дал мне в долг даже десять фаргов, чтобы я мог потратить их на неотложные нужды. Причем, похоже, это добросердечие шло от души. Его жена Тилна не чаяла во мне души и при каждом удобном случае старалась меня подкормить, что было, откровенно говоря, не лишним. Эмата, вероятно, стояла уже на пороге совершеннолетия и буквально ела меня глазами. Она явно имела на меня виды, однако я уже отмечал, что девица была не в моем вкусе — слишком полной и пухленькой.