У Хэйзел было много работы. Все ее ровесницы уже были прекрасными портнихами, они шили ровными, красивыми стежками. Умели кроить одежду, учились вышивать, плести кружева и прочее. Хэйзел пришлось осваивать вязание на спицах и крючком. Она часами просиживала, подшивая края простыней и огромных полотенец. Кроме рукоделия, ее учили готовить пищу. К ужасу взрослых женщин, оказалось, что она даже не умеет чистить картофель и резать морковку.
— Представьте только себе! — восклицала Секунда, вторая жена хозяина. — Чтобы девочка ничего не умела делать. Что же от тебя ждали в будущем, дитя? Что ты выйдешь замуж за распущенного богача, который позволит слугам выполнять за тебя всю работу?
— У нас была техника, — ответила Хэйзел.
— Ах, техника, — подхватила Прима и погрозила ей пальцем, — Забудь о технике, девочка. Это все происки дьявола, это он высвобождает руки женщины и вкладывает ей в голову мысли. Здесь нет никакой техники. Вместо этого честные порядочные женщины делают женскую работу так, как и должно быть.
— Прима, попробуй этот соус. — Терция с поклоном протянула ей ложку.
— Ага. Немного приправы, дорогая, а так вполне неплохо.
Хэйзел потянула воздух носом. Надо признать, запахи на этой кухне были куда более соблазнительными, чем на корабельных камбузах, на которых ей приходилось бывать. Каждый день в больших кирпичных печах выпекали свежий хлеб, еду готовили из того, что росло в огороде. Ей нравилось резать морковку, даже лук. Намного лучше, чем шитье. Как она устала от этих бесконечных швов! Здесь, на кухне, бывали только женщины, они даже позволяли себе смеяться, хотя и тихо. Они никогда не смеялись при мужчинах. Здесь никто из женщин не позволял себе шутить с мужчинами. Она думала спросить их, почему так, вообще у нее накопилась тысяча разных вопросов, миллион. Но она уже заметила, что девочки здесь не задают вопросов, только если им что-то непонятно относительно их прямых обязанностей, как сделать то или это. Но даже на такие вопросы им иногда не отвечали, а говорили, что нужно быть внимательнее.
Она старалась изо всех сил, зарабатывая возможность каждый день видеться с Брэнди и Стасси. Женщины поправляли ее ошибки, но она чувствовала, что они настроены к ней вполне дружелюбно. Они относились к ней, как относились бы к любой чужестранке, попавшей в их замкнутый коллектив.
Закрытая машина проехала достаточно большое расстояние, Брюн даже начало подташнивать. Кто-то открыл дверь снаружи, и она увидела высокую женщину, первую женщину в этом мире. Женщина протянула руку и схватила Брюн за локоть.
— Выходи, — сказала она. Брюн уже привыкла к их странному акценту. — Да поживей.
Брюн с трудом вылезла из машины. Женщина ей только мешала. На улице она огляделась. Машина была похожа на те, что она видела в старинных книгах отца, большая, высокая, похожая на ящик. Приехали они по широкой, мощенной кирпичом улице, по краям которой стояли низкие, не выше трех этажей, здания из камня и кирпича. Женщина дернула ее за руку, и Брюн покачнулась.
— Нечего тут пялиться по сторонам, — сказала женщина. — Ты здесь не для этого. Заходи в дом, как приличная женщина.
Брюн шла медленно, быстрее она не могла, хотя ее и поддерживал один из сопровождавших мужчин. У нее был такой большой живот, что она с трудом двигалась, да еще камни мостовой больно кололи ноги. Она посмотрела на здание, к которому они шли, и чуть не упала, споткнувшись о ступеньку, пытаясь его рассмотреть. Оно было построено из больших каменных глыб. На фасаде, выходившем на улицу, не было ни одного окна, а сбоку от тяжелой двери стоял высокий грузный мужчина. Сразу было понятно, что это охранник. Что же это такое, тюрьма?
Когда они зашли в дом и матрона начала резким голосом перечислять ей правила поведения, Брюн подумала, что, может, в тюрьме было бы и легче. Здесь она будет находиться до рождения ребенка и несколько недель после родов. Она будет жить с другими потаскухами, незамужними беременными женщинами. Будет готовить, шить, убирать. Будет молчать, как и все остальные. Ей должно слушать, не говорить. Если матрона заметит, что она шепчется с другими женщинами или пытается говорить губами, она проведет день взаперти в своей комнате. С этими словами матрона подтолкнула ее в узенькую комнату, в которой из мебели были только кровать и маленькая тумбочка у изголовья. Матрона захлопнула дверь.
Брюн тяжело опустилась на кровать.
— И в рабочее время никаких посиделок на кровати! — с шумом распахнув дверь, прорычала матрона. — Лентяек мы не терпим. Доставай корзинку с шитьем и принимайся за работу. — Матрона указала на тумбочку.
Брюн тяжело поднялась, подошла к тумбочке, открыла ее. Внутри стояла круглая корзинка, рядом лежала аккуратно сложенная материя.
— В первую очередь сошьешь себе приличную одежду. А теперь иди за мной.
Она прошла вперед по коридору с каменным полом и вошла в комнату, которая вела во внутренний садик. В комнате сидели пять беременных женщин, все они занимались рукоделием. Никто даже не поднял голову, когда вошли матрона и Брюн. Брюн разглядела их лица, только когда сама села. У одной женщины лицо было искажено, словно стянуто на правую сторону. Шрамов видно не было, и Брюн не могла понять, что произошло с женщиной. Но матрона пальцем постучала ей по голове.
— За работу. Поменьше глазей по сторонам, побольше работай.
— Что вы сделали? — вскричал Пит Робертсон.
«Теперь капитан рейнджеров еще больше похож на больного индюка», — подумал Митч.
— Мы легко захватили торговца, капитан и экипаж обманули нас, а все женщины погрязли у них в мерзости, поэтому мы убили их всех. На борту оказалось пятеро детей: три девочки и двое мальчиков. Их мы привезли с собой. Сейчас они в моем доме. Когда мы все еще были в той же системе, приспосабливались к панели управления корабля, чтобы безошибочно ввести его в скоростной коридор, прямо на нас вышла эта маленькая яхта…
— И вы не могли их пропустить…
— Но они замедлили ход и пытались шпионить. Они бы считали наши опознавательные сигналы. Могли вычислить, откуда мы прибыли. Поэтому мы захватили и ее. На борту оказалась очень важная персона, так по крайней мере она о себе думала. — И Митч улыбнулся, вспомнив, как самоуверенно вела себя Брюн.
— Мерзость какая! — прошипел Сэм Дюбуа.
— Такая же баба, как остальные, — сказал Митч. — Я засунул ей в рот кляп, так и не дав выговориться, чтобы свою заразу она оставила при себе. Врач сказал, кровь у нее чистая, потом вытащил этот имплантант и сделал ее нормальной женщиной…
— Она из этих зарегистрированных эмбрионов, — перебил Сэм. — И это ты называешь чистой кровью?
