— Юра! Друг! Я жалкий клеветник! Ну какой же ты ленивец?! Совсем наоборот! Ты трудолюбив, как пчела! Через неделю мы пустим нашу ТДУ, через две недели положим шефу на стол протоколы испытаний. Еще неделю Эс Те заставит шефа гонять ее на каких-нибудь им придуманных сумасшедших режимах, и, если она не погорит (а она не погорит!), снимут егоровскую ТДУ и поставят нашу! Мой кот тому свидетель! — И он подмигнул коту на стене.
Игорь Редькин был единственным человеком в комнате, который верил, что именно так, как он говорил, может случиться в действительности. Ослепленный своим неиссякаемым оптимизмом, он допускал, что за месяц до старта на корабль могут поставить новую, едва отработанную тормозную установку только потому, что он, Игорь Редькин, считает ее самой лучшей в мире.
— Хватит трепаться, — пробурчал Ширшов, вытащив из своего дюралевого колчана очередной карандаш. Все замолчали.
Тихо. Так проходит много минут.
— Борис, какая-то сплошная буза, — шепотом говорит Нина в спину Кудесника. — Тепловые потоки на шторках получились с обдувом больше, чем без обдува.
— Ерунда, — не оборачиваясь, убежденно говорит Борис. — Там элементарщина, все просто, как в законе Архимеда...
— Кстати, — втискивается в разговор Бойко, который явно томится молчанием за своим графиком, — кстати, кто может сказать: Архимед — это имя или фамилия?
Но до Архимеда никому сейчас нет дела, и вопрос Виктора повисает в воздухе.
— Все это верно, — говорит Нина, — и все-таки - с обдувом больше...
Кудесник оставляет свои отчеты, подходит к Нине. Теперь они вдвоем склонились над лентой.
— Давай поглядим формулы, — говорит он.
Нина молча показывает.
— Программировала сама? — строго спрашивает Борис.
— Сама...
— Наверное, там и напутала.
Нина молча протягивает листок с уравнениями, расписанными по операциям. Борис долго смотрит и сопит.
— Чертовщина какая-то, — наконец говорит он. — Надо пересчитать. И быстро. Сегодня можешь пересчитать?
— Конечно.
— Виктор, ты можешь вечером с Ниной пересчитать шторки? — спрашивает Кудесник у Бойко.
— Ладно, пересчитаем, — лениво отзывается Виктор.
Он чертит график и думает о том, что у графика есть какое-то неуловимое сходство с профилем бразильского попугая ара. Ему хочется показать график ребятам и спросить, есть ли действительно такое сходство, проверить себя. Но он молчит, понимая, что ребятам сейчас не до бразильских попугаев.
Вечер застал их в огромном зале, где установлены счетные машины — серые тысячеглазые существа, то низко гудящие, то громко прищелкивающие, то как-то хлестко, с присвистом постукивающие. За окнами уже совсем темно. Нина, усталая, расстроенная путаницей со шторками, сидит у одной из машин. Они с Виктором только что отладили программу, и «задача пошла». Что получится, еще не ясно. Виктор Бойко в конце зала курит, выпуская дым в приоткрытую дверь. Но дым почему-то не хочет уходить, лезет обратно в зал.
Внимание Виктора привлекают два пыльных, видно, очень давно уже висящих на стене плаката. «Вступайте в ряды ДОСААФ!» — написано на первом из них под тремя фигурами очень красивых молодых людей: девушки-санитарки, летчика и радиста. «Странное какое-то слово получилось: ДОСААФ, — думает Виктор. — Библейское... Авраам, Исаак и Досааф...» На втором плакате — флаги, цветы и надпись: «Да здравствует наша любимая Родина!»
«А зачем он? — думает Виктор. — Для кого? Жил-был, не любил Родину, прочел плакат — полюбил. Так, что ли? Да здравствует Родина... Мурманск, где он родился и вырос... Белые ночи, крики кораблей в порту, эти сосенки за домом деда... Потом Ленинград... Какое это счастье, что на свете есть такой город!.. Москва, музыка курантов... А затем Сибирь... А у Нины свое. Разве можно все это забыть? Или можно не любить? Вот была Космодемьянская Зоя. Она, что же, плакат такой читала? Или те ребята, трактористы в Казахстане, которых он узнал, когда студентом ездил на уборку... Он никогда не забудет, как Мухтар тогда ночью спросил: «Сколько лет самому старому городу на свете?» Виктор не знал, но сказал: «Три тысячи лет». «Вот тут мы построим город, который простоит тридцать тысяч лет! — сказал Мухтар. — Разве есть земля красивее?» Кругом без края стояла пшеница... Может быть, сейчас Мухтар уже строит его — город тридцати тысячелетий... А у них «Марс»... А зачем плакат? Ведь тогда надо выпустить плакаты: «Любите мать», «Не бейте стариков»...»
Он бросил окурок в урну и пошел к Нине.
— Интересно, — спросил Виктор, — какие чувства ты испытывала, когда читала вон тот плакат?
Нина прищурилась.
— Откровенно говоря, я его первый раз вижу.
— Он висит года три.
— Серьезно? Я не замечала.
— В этом вся штука, — задумчиво сказал Виктор. — А ты хочешь, чтобы здравствовала наша любимая Родина?
— Отстань, я устала...
— Нет, ты отвечай: хочешь или нет?
— Ты что, спятил?
— Я серьезно спрашиваю: хочешь или нет?
— Хочу.
— А Кудесник, Юрка, Игорь, Сергей, Бах, — они хотят?
— Хотят.
— И без плаката хотят?
— И без плаката.
— А кто не хочет?
— Все хотят.
— А враги?
— Какие враги?
— Ну, всякие... Империалисты, скажем. Они хотят?
— Не хотят.
— Правильно, Нинка! Вот их и надо агитировать, сволочей! Так зачем его тут повесили?
— Отстань... Значит, надо.
— Кому надо? Если никому из нас не надо, то кому же надо?
— Художникам надо рисовать плакаты, — нехотя, только чтобы отделаться от него, сказала Нина. Виктор помолчал, подумал и заключил:
— Тот, кто это рисовал, безусловно, не художник... Не художник, потому что он холодный человек. Впрочем, он, может быть, даже любит Родину. Но ему думать лень. И боязно: вдруг что не так! А тут он спокоен: у кого поднимется рука критиковать такой плакат? Он холодно спекулирует высоким и дорогим. Да, он спекулянт... В двадцатых годах он спекулировал хлебом, в войну — дровами, продовольственными карточками, потом — книгами, сейчас — словами. Он всегда спекулировал тем, чего всем нам не хватало. А сейчас, мне кажется, очень часто не хватает именно настоящих слов...
— Ну, ладно, давай поглядим, что она теперь насчитала. — Нина встала.
И они склонились над свежей лентой — ответом электронного математика. Электронному математику было легко: он ведь только отвечал на вопросы. А задавали их люди.
Чудесное прозрачное апрельское утро.
Последнюю неделю они работали так много, что воскресенье явилось неожиданным маленьким чудом.
Утро Кудесника, как и полагалось воскресному утру Кудесника, началось с похода в детскую молочную кухню. Тетя Дуся, старушка, которую с великим трудом удалось ему отыскать, когда родился Мишка, в воскресенье уезжала «к племеннице», или по святым праздникам шла в церковь, или летом — просто в парк, где играл духовой оркестр, а иногда даже показывали бесплатно кино. Поэтому в воскресенье в кухню ходил он сам. Бутылочки с делениями через пять граммов ставил в маленькую корзиночку, плетенную из цветных стружек. Что-то было смешное и трогательное в этой корзиночке. Что-то от Красной шапочки и Серого волка.
