Но до конца эту жуткую историю Василиса не дослушала – она смежила веки, укуталась в дремотный кокон, одна-одинешенька в чужом двухкомнатном номере, и ее, словно бы сжалившись над ней, сморил запоздалый сон. Несколько раз она просыпалась среди ночи и утешала себя, мол, Стас вот-вот придет. Но он все не шел.
И утром его тоже не было. В номере стояла давящая, на что-то непереносимое намекающая тишина.
Весь следующий день Василиса ждала Стаса перед экраном визора. Но тщетно. Он пропал. Испарился. Исчез.
К полудню послеследующего дня Василиса все-таки собралась с мыслями, и вернулась в свой номер (в нем исправно убирали).
Она оделась во все новое (спасибо неизвестным филантропам-русофилам!) и отправилась прямиком в Русский Культурный Центр. В тот самый, где она, сидя под портретом Чайковского, меньше двух недель назад (ей казалось, какие там недели, минимум месяца два!) слушала чириканье попугайчиков, а потом получила направление в гостиницу "Ипподром".
Кивнула – как старому знакомому – седовласому охраннику с бакенбардами. И отправилась прямиком в кабинет номер четыре, к ассистенту Дулину – ведь это он поселил ее в этот роковой отель, может быть, он и Стаса туда поселил?
Обстоятельства были благосклонна к бедняжке.
Ассистент Дулин, обладатель тех же обильных залысин и ямочки на подбородке, был на месте. Казалось, он сидел в той же скалиотической позе, над теми же самыми бумагами.
– Мне надо узнать о судьбе Станислава. Вы должны его помнить. Мы с ним рядом жили.
– Станислава? – дохнул на гостью застарелым перегаром Дулин. Он, конечно, сразу признал трогательную в своей очаровательной нелепости муромчанку. – Это хорошо, что Станислава. А фамилия как?
– Ну... – вдруг Василису осенило, что она и понятия не имеет о том, какая у ее любимого мужчины фамилия.
Документов его она не видела – не до того как-то было. По фамилии к Стасу никто при ней не обращался. Впрочем, кто мог обращаться к нему по фамилии, когда они вообще ни с кем не общались, за исключеньем гостиничных уборщиков и ресторанных официантов? И вообще, какое отношение фамилия имеет к святому чувству любви?
– Не знаете фамилии? – уточнил ассистент Дулин и уставился на Василису. В его жалостливом взгляде Василиса прочла: "А зачем тебе, деточка, знать о судьбе человека, если ты даже его фамилии не знаешь?".
Девушка решила ответить на невысказанный вопрос. То есть соврать.
– Мне случайно в комнату кое-какие вещи для него занесли. Мы соседями были. По гостинице. Я ему стучала-стучала – а у него никого...
– По гостинице "Каспий" соседями?
– Нет, по гостинице "Ипподром".
– А-а... Ты про Стасика? Про журналиста?
– Ну да! – обрадовалась Василиса.
– Теперь вспомнил. Я для него позавчера сеанс дальней связи выхлопотал. Сейчас спрошу, куда наш Стасик девался.
С этими словами ассистент Дулин выбежал из кабинета, а Василиса принялась смотреть в распахнутое окно. Там, на ветке персикового дерева, чистил перышки красивый ванильно-желтый попугайчик. Теперь он был один (или "одна" – Василиса не знала, чем попугаи-девочки отличаются от попугаев-мальчиков).
Наконец ассистент Дулин появился, утирая со лба капельки пота.
– Ну вот... Побеседовал только что с одним товарищем... Он сказал, поговорил твой Стас с женой и дочками по дальней связи, еще с каким-то генералом почирикал, и договорился до того, что какой-то корабль выслал за ним персональный флуггер. И этот флуггер его забрал.
– Куда? Куда забрал? – холодея от ужаса спросила Василиса.
– Забрал туда, куда мне лично знать не велено. Да и неинтересно, если сказать по правде... Он, этот Стас Стеценко, товарищ очень непростой, такой весь из себя специальный и загадочный! – с этими словами ассистент Дулин сердито прищурился. Мол, пока другие делают карьеры в мире загадочного и специального, я тут сижу как дурак, по базам данных лажу, и с девчонками деревенскими разговоры бессмысленные веду.
– Значит, его фамилия "Стеценко"? – зачем-то пробормотала Василиса.
– Не думаю, что по Рахшу бродят толпы русских журналистов по имени Стас, – язвительно заметил ассистент. – И вообще, если хочешь все узнать наверняка, ты лучше обратись к...
Но Василиса уже не слушала ассистента с залысинами.
Куда обращаться? Зачем? При всей своей муромской наивности, она все же имела сердце. И сердце подсказывало ей: ассистент Дулин не сочиняет насчет жены, дочек и спецфлуггера. Вспомнились мелкие детали – вот книга про безуглеводную диету, что Стас держал в верхнем ящике прикроватной тумбочки, заложенная фотографией двух очаровательных годовалых девчонок в розовых платьицах и батистовых чепцах... А вот кольцо, похожее на обручальное, которое она случайно обнаружила в походном пластиковом боксе рядом с запонками и булавкой для галстука (кстати, куда это все подевалось?)...
На негнущихся ногах Василиса спустилась по ступеням Русского Культурного Центра и с замогильным вздохом облокотилась на основательно нагретый солнцем гранитный парапет.
Внизу, на усыпанной мелким гравием площадке перед ступенями длинной лестницы, гоняли мяч счастливые и худющие клонские дети, младшие школьники. Вдруг мяч сделал дугу и очутился прямо у ног Василисы.
– Тетя, тетя, пожалуйста, бросьте нам мяч! – попросил самый бойкий мальчик, кое-как остриженный под машинку.
Казалось бы, чего стоило Василисе отдать пас детишкам? Но она даже не посмотрела под ноги. У нее не было на это физических сил.
В голове у нее со злой неотвязностью вертелась муромская частушка, которая раньше казалась Василисе глумливой, а теперь виделась невыносимо правдивой:
Ах, поверьте, сердцу тошно,
Если влюбишься в кого.
В один час влюбиться можно,
А потом-то каково?
Теперь Василиса знала – каково.
Два дня Василиса не пила и не ела.
Она лежала на застеленной шелковыми розовыми простынями кровати своего номера, той самой, на которой они со Стасом несколько раз так тесно соприкасались, и плакала.
А когда плакать ей надоедало, а нос становился похожим на свеклу, она начинала читать вслух клички лошадей, чьими фотографиями была украшена стена, противоположная альковной, безбожно при этом гундося.
– Тендер Спирит, дочь Стики Фингер и Чайна Герл, победительница дерби... А это Белая Линия, дочь Горянки Восьмой и Подсолнуха... Трижды обладательница кубка имени Героев Первой Войны...
Когда декламировать лошадиные клички ей становилось скучно, она пыталась петь оперные арии. По памяти. Чаще всего она намурлыкивала, имитируя сочные итальянские слова, арию Калафа – песнь любви, обращенную к холодной принцессе Турандот.
