После концерта Петр Ильич пошел проводить домой свою двоюродную сестру Анну Петровну Мерклинг. Она жила в то время недалеко от Дворянского собрания, на Пантелеймоновской улице, в доме № 24.
Шли пешком. Петр Ильич спросил ее, поняла ли она, что он хотел сказать своей музыкой.
Она ответила, что, кажется, он описал в ней свою жизнь.
— Да, ты угадала, — обрадовался он и начал ей объяснять ее. Первая часть — детство и смутные стремления к музыке. Вторая — молодость и светская веселая жизнь. Третья — жизненная борьба и достижение славы. —Ну, а последняя, — добавил он весело, — это De profundis[6], чем все кончаем, но для меня это еще далеко, я чувствую в себе столько энергии, столько творческих сил; я знаю, что теперь создам еще много, много хорошего и лучшего, чем до сих пор.
Проводив Анну Петровну, Чайковский присоединился к родным и друзьям, ждавшим его в «Гранд–отеле», среди них были Ларош и Глазунов.
Так мало дней осталось жить Петру Ильичу, что хочется восстановить их — по воспоминаниям друзей и родных, по газетным статьям, узнать, где бывал он в те дни, с кем встречался, о чем говорил.
17 октября Модест Ильич, выйдя к утреннему чаю, застал Петра Ильича уже давно вставшим. Он сидел за столом, перед ним лежала партитура Шестой симфонии. Надо было посылать ее в Москву издателю и другу П. И. Юргенсону, но нужно было придумать какое‑то заглавие! Написать просто «Шестая» он не хотел; назвать «программной», как думал это сделать раньше, тоже не хотелось! Какая же «программная», когда не давалось программы?..
Модест Ильич предложил назвать симфонию «Трагической». Это название тоже не понравилось композитору. И вдруг Модесту пришло в голову: «Патетическая»!
— Отлично, Модя, браво, Патетическая! — воскликнул Петр Ильич и сделал надпись на партитуре.
Однако 18 октября, когда Чайковский писал Юргенсону, он не подтвердил этого названия. Вот это письмо:
«Пожалуйста, голубчик, на заглавном листе симфонии выставь следующее:
Владимиру Львовичу
Давыдову (№ 6)
Соч. П. Ч…
Надеюсь, что не поздно.
С этой симфонией происходит что‑то странное. Она не то, чтобы не понравилась, но произвела некоторое недоумение. Что касается меня самого, то я ею горжусь более, чем каким‑либо другим моим сочинением. Но об этом мы вскоре поговорим, ибо я буду в субботу в Москве. Обнимаю».
Возможно, что 17 октября вечером Чайковский возвратился домой вместе с будущим известным искусствоведом и художником, а тогда студентом Игорем Грабарем, который вспоминал:
«…Петр Ильич, узнав, что я живу в том же доме, где он, на углу Малой Морской и Гороховой, предложил мне пройтись от Мал. Итальянской по Литейному до Невы и идти домой по набережной. Была чудная лунная ночь».
Где провел этот вечер композитор и откуда возвращался со своим молодым спутником, пока неизвестно, но это могло быть именно 17–го или же в один из вечеров с 10 по 15 октября, потому что 16–го после концерта домой возвращались большой компанией, 18–го Чайковский был в зале Кононова на Мойке, а 19–го — в Мариинском театре. Оттуда, естественно, путь на Малую Морскую был недалек и никак не мог идти по Литейному. Возможно, эта прогулка была в один из вечеров с 10 по 15 октября — после репетиции концерта. Разговор во время этого длинного пути был в основном, как вспоминал Грабарь, об искусстве, о творчестве, о вдохновении. Дошли до дома.
«Швейцар отворил дверь, и ее темная пасть поглотила Петра Ильича. Через мгновенье швейцарская осветилась, и я еще раз увидел его прекрасную голову с седыми редкими волосами, седой круглой бородой и розовым лицом. Он стоял без шляпы и о чем‑то говорил с швейцаром. Через минуту он стал подниматься по лестнице, держа шляпу в руке и вытирая платком высокий лоб, пока не исчез за поворотом».
Как видно из газеты «Петербургский листок» (1893, № 294), 18 октября Чайковский дал обед пианистке Аусдер–Оэ, которая 16–го участвовала в его концерте и с которой он был знаком еще со времени своей поездки в Америку.
И в тот же день или накануне Петр Ильич встретился с В. П. Погожевым, который уговаривал композитора переделать вторую половину оперы «Орлеанская дева», ибо считал, что последние картины оперы гораздо слабее первых.
Петр Ильич говорил, что не любит переделывать своих старых вещей, а Погожев все настаивал и просил разрешения у композитора послать в нотную контору за партитурой «Орлеанской девы».
«Наконец Чайковский, принявший решение, поднялся с места и, ласково улыбаясь, сказал:
— Ну, хорошо!.. Посылайте за партитурой!..
— И обещаете теперь же приняться за работу?..
— Обещаю, — сказал Чайковский.
…Это было, увы, мое последнее свидание с Петром Ильичом, — писал Погожев. — И больше уж мне не пришлось ни видеть живым милого лица симпатичного человека, ни слышать его мягкого, ласкового голоса.
Дня через три или четыре после описанного свидания моего с Петром Ильичом получена была весть о его болезни».
18 -го же он присутствовал на генеральной репетиции оперного товарищества, ставившего «Евгения Онегина» в зале Кононова, который помещался на Мойке. И в этот вечер слушал «Онегина» в Мариинском театре.
19–го Петр Ильич был снова в зале Кононова на исполнении оперы А. Рубинштейна «Маккавеи». Об этом его попросили члены оперного товарищества, дававшие здесь спектакли.
20–го он много гулял с одним из племянников — Александром Литке (сыном двоюродной сестры Амалии).
Обедал в этот день он у Веры Васильевны Бутаковой (сестры его зятя Льва Васильевича Давыдова). Жила она на Пантелеймоновской улице, 4.
Вечером в Александринском театре на премьере пьесы «Горячее сердце» Островского у Чайковских была ложа. Петр Ильич пришел в восторг от спектакля, заходил в антракте в уборную к Варламову, а встретив Ю. М. Юрьева, восхищался игрой актеров и великолепным языком Островского.
Когда кончился спектакль, Петр Ильич с родными и друзьями вышел из театра. Гурьбой, весело разговаривая, шли по Невскому к Малой Морской. Вспомнили, что дома нет ужина, и Чайковский предложил зайти в ресторан Лейнера. Все охотно согласились. Этот ресторан на Невском проспекте (д. 18), у Полицейского моста, был один из самых известных ресторанов тогдашнего Петербурга. Он не отличался комфортабельностью. Сюда часто заходили артисты после спектакля, чтобы скромно и хорошо поужинать.
…Чайковские любили ресторан Лейнера и довольно часто бывали там по вечерам.
Ужин проходил весело и окончился сравнительно рано. Во втором часу Петр Ильич с братом вернулся пешком домой.
