Вся эта сусальная позолота… Весь этот стиль «плюс-барокко», почему-то ассоциирующийся у клонских архитекторов с процветанием и умонепостижимым изобилием.
И среди всех этих мраморных портиков, среди стриженных под шар кустиков самшита плохо одетые люди воруют мыло и радуются забытому бутербродному огрызку… И между прочим, чтобы свободно выезжать за ворота этого рая, необходимо обладать такими полномочиями, которых даже у лейтенанта Риши из касты пехлеванов нету и в помине. Что же там — за воротами этого рая? Ядерная зима?
Я как раз гадал, имеет ли такое понятие, как «ядерная весна», некое конкретное геоклиматическое наполнение, когда в дверь нашей комнаты постучали.
Стучать так робко умела только Мидрахи. Но какого ляда ей надо, ведь до завтрака еще полтора часа?
— Войдите! — не оборачиваясь, бросил я.
— Встаньте на путь солнца, Николай и Александр!
— Взаимно, Мидрахи.
— Александр, — вдруг сказала Мидрахи, перейдя зачем-то на шепот. — Одна девушка попросила тебе кое-что передать…
— Исса? — оживился я.
— Нет. Девушку звали Риши, — простодушно отрапортовала Мидрахи.
Самохвальский бросил на меня ревнивый взгляд, но я жестом остановил его — дескать, спа-акойно, кадет!
— Просили передать — значит передавай! — поощрил я уборщицу.
— Но мне сказали, что это секретно, — замялась Мидрахи, взглядом указывая на мрачно чаевничающего Колю.
— Говори уже. У меня нет секретов от моего лучшего друга!
— Девушка просила передать, что она ждет вас возле фонтана, — сообщила Мидрахи. — И еще она сказала, что собирается поговорить с вами о чувствах. Она сказала, это очень срочно.
Бросив в сторону Кольки извиняющийся взгляд, я схватил свою куртку и бросился к выходу.
Я сразу увидел Риши — бледную и печальную, как всегда.
Она стояла возле бездействующего фонтана, художественной изюминкой которого была отлитая из бронзы пара борющихся мужчин — видимо, спортсменов. Оба борца казались подчеркнуто мужественными, не без легкой печати зверства на лицах, и имели комплекцию секс-идолов из земных гомоэротических журналов.
В «Чахре» я, кстати, сделал по этому поводу одно наблюдение: эстетика изображения мужчин у клонов ближе всего к эстетике наших родных секс-меньшинств. Впрочем, самих клонов это не смущает. Наверное, потому что меньшинств у них в принципе нет. Уничтожены как класс, хотя сами клоны врут про «отсутствие социальных корней».
Риши напряженно крутила головой, высматривая, видимо, меня.
Обеими руками она держала перед собой тугой вещмешок с эмблемой линкора «Видевдат». Словно надеялась защититься им от шальной пули.
Глаза у Риши были на мокром месте — это я сразу понял. И, конечно, перспектива послужить девчонке жилеткой в восторг меня не приводила.
Именно потому я нарочито широко улыбнулся и напустил на себя непринужденности.
— Что случилось, Риши? — спросил я, тяжело дыша. — Что-то с Иссой?
— Нет, с Иссой все в порядке. Что-то со мной, — тихо сказала Риши и отвела взгляд.
— Мидрахи сказала мне, ты хочешь со мной поговорить?
— Да. Хотела. И хотя теперь понимаю, что весь этот разговор — ошибка…
— Что ж, значит, я пришел зря? — спросил я таким тоном, который подразумевал только один ответ: утвердительный. Откровенно говоря, в тот момент я очень не возражал смыться. — Наверное, будет лучше, если я уйду…
— Нет, не уходи! — с мольбой в голосе сказала Риши и схватила меня за руку.
В этом детском жесте было так много трогательной искренности, что мне вдруг стало стыдно. «Ну как можно быть таким черствым?» — усовестился я.
— Конечно, я не уйду, если ты этого не захочешь, — заверил я Риши, утешая себя тем, что даже в случае если разговор будет наискучнейшим, дольше двадцати минут он не продлится. Потому что лишнего времени в распоряжении Риши нет. Не станет же она динамить отправку на свой линкор из-за каких-то чувств? Нет, Родина такого поведения не поощряет.
— Я хочу, чтобы ты меня выслушал, Александр. Потому что мне кажется, будто мы никогда больше не увидимся. — Риши трагически шморгнула носом.
— Почему не увидимся? Мы же теперь друзья! — бодренько сказал я, хотя знал: вероятность нашей встречи действительно возле нуля, судя по количеству нулей в ценах на билеты от Земли до Вэртрагны (да простится мне этот каламбур).
— Мы, конечно, друзья. Но все равно: надежды мало. Поэтому я решила, чтобы ты знал: я люблю тебя, Александр.
В первый момент я просто не поверил своим ушам.
А во второй, когда смысл сказанного Риши дошел до моего сознания, у меня пересохло во рту и закружилась голова.
Верите? Никто и никогда не говорил мне этой заигранной в фильмах и книжках фразы. Ни разу в моей жизни! Даже когда я был маленьким мальчиком с разбитыми коленками и вибросачком для ловли бабочек, мне этой замечательной фразы почему-то не доставалось.
С отцом вообще все ясно: он был высечен из кремня и стали.
Но и моя покойная мать по части любви не очень-то преуспевала. Она была астробиологом, до маниакальности влюбленным в свою работу. Идеологию «настоящего мужества» она воспринимала близко к сердцу. Считала, что с «настоящими мужчинами», даже когда они маленькие, миндальничать не следует. Вот она со мной и не миндальничала.
И Полина, моя старшая сестра, погибшая вместе с матерью на какой-то Богом забытой планете Фелиции, тоже так считала. Полинка вообще стремилась во всем походить на мать. Жаждала быть такой же собранной, целеустремленной, дисциплинированной. Получалось у нее это плохо, и к своим шестнадцати она стала скорее нелепой карикатурой, чем копией нашей мамы.
Место дисциплины в душе Полинки занимала жесткость, место целеустремленности — догматизм. Мы часто ссорились, ей слишком нравилось меня наказывать и поучать. Неудивительно, что на ее любовь я особо не претендовал. Хотя когда она погибла, конечно, расстроился…
К чему это я все веду?
Ну уж точно не к тому, что меня, такого бедненького, следует пожалеть. А к тому, что признание Риши меня ошарашило. Еще бы не ошарашить! Ведь у Иссы я фактически выцыганил ответ «да» на мой вопрос, любит ли она меня. И еще неясно, хватило бы Иссе смелости сказать такое, не будучи крепко уверенной во взаимности?
Короче, я засмущался и застеснялся. Тем временем Риши продолжала:
— Но я говорю это не для того, чтобы ты чувствовал себя неловко. А потому, что больше не могу держать это в себе. Мне было бы очень трудно жить, если бы я не сказала тебе о своей любви. Потому что есть вещи, о которых не получается молчать.
— Понимаю, — сказал я.
