Если сейчас начнется новая волна атаки — уже не выдержим, — промелькнула в сознании отрешенная мысль, но Инга ошиблась в предчувствии: уцелевшие репликаторы противника внезапно прекратили воссоздание моделей и один за другим начали процедуру экстренного гиперпространственного перехода, пытаясь скрыться в аномалии космоса.
Что произошло?
Почему они вдруг начали отступать?
Инга, предприняв болезненное мысленное усилие, отсканировала окружающее пространство и вдруг поняла: за короткий промежуток времени, что ее рассудок пребывал на грани двух реальностей, в метрику трехмерного космоса вышли десятки кораблей Объединенного Флота Содружества.
Я свободна… — преодолевая безразличие навалившейся вдруг усталости, она вновь и вновь, словно в полусне, невольно возвращалась к отслеженным гиперсферным курсам, на фоне которых бледным призраком из абсолютного мрака проступал образ Вадима. — Я сделала все, что в человеческих силах…
Ее «Стилетто» еще несколько секунд двигался прежним курсом, а затем, подчиняясь мысленной команде мнемоника, задействовал секции гипердрайва, ускользая в бездну Великого Ничто, туда, где трепетным светом надежды пульсировали тонкие нити призрачных курсов.
Неизвестная точка пространства…
Утром, когда Вадим проснулся, погода резко изменилась, над Ржавой Равниной валил снег.
Сквозь трещину в выступающем из недр холма фрагменте корпуса древнего механизма, где накануне он нашел убежище, струился серый свет.
Рощин лежал в неудобной позе, но шевелиться не хотелось, он смотрел сквозь неширокий разлом брони на голые ветви какого-то дерева и крупные хлопья снега, медленно падающие на землю. Белое пушистое кружево успокаивало, баюкало сознание, приковывало взгляд, нашептывая о некой неизбежности, фатальности всего сущего.
Он побывал на многих планетах, видел сотни разных биосфер, и везде, куда бы ни приводила галакткапитана судьба, в какой-то момент он вдруг убеждался: всё суета. Техногенная среда, созданная великими цивилизациями, может разрушиться, погибнуть, оплыть ржавыми холмами, а природа устоит, залечит нанесенные ей раны, и продолжит свой вечный промысел, невзирая на суетливую возню существ, пытающихся повелевать ею.
Он чувствовал себя одиноко и спокойно. Медленный танец снежинок завораживал, тепло, исходящее от ткани защитного костюма, приятно согревало тело…
Прошло немало времени, прежде чем сонный покой, воцарившийся над равниной, сломался звуками: где-то рядом, неподалеку от треснувшего корпуса древней машины послышались тяжелые шаги, хлопая крыльями тревожно взлетела стайка птиц, послышались приближающиеся, сначала невнятные, а затем все более отчетливые голоса.
Говорили на древнем интеранглийском, причем звук был грубым, чуть дребезжащим.
— Краб, я тебе говорю, он где-то тут.
— Ну да. Сквозь землю провалился. Ищи теперь.
— Ну не знаю. Вечно ты ворчишь.
— Пропадем мы с тобой. Ну, зачем полезли? Вон у тебя даже передатчик не работает, бубнишь через синтезатор речи, на всю равнину слышно.
— Не хочешь искать — возвращайся. Я тебя силой сюда не тащил. А мне Кайла отыскать надо. Он точно знает, где человек.
— Вот дался вам всем этот человек. Что, без него плохо?
— Ничего ты не понимаешь. И никогда не поймешь. Я раньше с людьми работал. Очень давно. Вот тогда была жизнь. А что сейчас? Называем себя свободными сервами, а сами прячемся в горах, как животные в норах.
— Ты-то прячешься, как же. Каждую неделю на Равнину выходишь. Кайл в последний раз тебя по кускам притащил, и все мало? Нет. — Шаги стихли. — Я назад пойду. Призрак будет злиться. Он ведь нас никуда не отпускал.
— А я ему не подчиняюсь. Пусть других исполнителей для хозяйственных работ поищет.
— Ну, как хочешь. Пока снегопад — вернусь.
Рощин, затаив дыхание, слушал разговор двух древних сервомеханизмов.
Он уже прочитал сигнатуры: подле корпуса репликатора остановились два андроида. Первый принадлежал к базовой колониальной модели «Хьюго БД12», второй являлся ее пехотной модификацией времен Галактической войны.
— Как хочешь, Краб. Я возвращаюсь. — Хьюго, видимо, пребывал в нерешительности, повторяя одну и ту же фразу.
— Иди уже, если решил.
Речевые обороты, используемые андроидом пехотной поддержки, совершенно не походили на сухой язык предустановленных на заводе-изготовителе формулировок, что явно свидетельствовало о богатом опыте общения сервомеханизма с людьми и наличии в его системе модулей искусственного интеллекта [55].
За трое суток, проведенных на планете, Вадим успел встретить и потерять нескольких потенциальных союзников, которые являлись еще и бесценными источниками информации, но кроме чисто прагматического интереса в его последующем поступке присутствовал и иной, морально окрашенный мотив: он в полной мере успел вкусить от понятия «чуждая техносфера» и появление знакомых, надежных механизмов, принадлежащих к сумме технологий человеческой цивилизации, внезапно вызвало ощущение тепла.
* * *
Тем временем один из андроидов, действительно, повернул назад, быстро исчезнув за пеленой снегопада, второй же начал взбираться на холм, частью которого являлся корпус древнего механизма.
— Краб! — окликнул его Вадим, не покидая своего убежища.
Тот остановился как вкопанный, затем повернул голову, насколько позволили ограничители работы сервоприводов, и глухо спросил:
— Кто тут?
Ну совсем, как человек, — мысленно поразился Вадим его поведению. Очевидно, большинство сканеров дройда не функционировало, и ему приходилось воспринимать окружающий мир посредством слуха и зрения.
— Ты не меня ищешь? — Рощин боком протиснулся в расселину, позволяя андроиду увидеть себя.
Тот на мгновение остолбенел.
Если бы его металлопластиковые черты сохранили способность к мимике, то Вадим наверняка бы увидел крайнее изумление, отразившееся на лице человекоподобной машины, но безжалостное время и превратности нелегкой судьбы довели дройда до плачевного состояния: на нем не осталось ни искусственных кожных покровов, ни одежды, да и бронекожухи, имитирующие анатомическое строение человеческого тела, частью отсутствовали, обнажая тяги сервомоторов, оплетающие прочный, неподверженный коррозии металлокомпозитный скелет машины.
В душе мнемоника промелькнуло чувство сострадания.
Удивительной была вера встреченных им сервомеханизмов в собирательный образ человека.
