Он забрался под пуховое одеяло и, даже не дождавшись, пока Таня возвратится из ванной в голубом комбидресе с дивно расшитым серебром лифом, захрапел.
Мирослав лежал, широко раскинув руки. Он походил на антарктического тюленя.
Уткнувшись носом в подушку, облеченную в несвежую наволочку, Таня проплакала всю ночь.
Как же это получается, товарищи? Любовь есть, а страсти нет?
Разве такое бывает?
Когда Таня возвратилась в общежитие, новенький видеофон (новогодний подарок родителей) уже надрывался вовсю.
— Ну как, свершилось? — доискивалась загорелая, стройная Тамила. Новый год она встретила в бунгало-люкс, спрятанном в гуще майянских джунглей Канкуна, в обществе своего нового бога, артиста московского балета на льду и звезды всероссийского масштаба Аслама Каримбекова.
— Свершилось, — с вымученной улыбкой соврала Таня.
— Тогда поздравляю! — Тамила глупо улыбнулась. — То-то я смотрю, мордуленция у тебя бледненькая.
Когда сеанс связи окончился, Таня с головой залезла под старенький клетчатый плед и зарыдала.
Она никогда не думала, что когда-нибудь в жизни ей придется врать самой близкой подруге на такую деликатную тему.
Впрочем, через три месяца Таня не выдержала и призналась Тамиле в своей лжи. Носить в себе правду о взаимоотношениях с Мирославом у нее больше не было сил.
— Послушай, а может, он просто голубой?
— Нет, это отпадает.
— С чего ты взяла?
— Знаешь, нам на курсе психологии говорили, что, согласно данным статистики, индивиды, склонные скрывать свои гомосексуальные наклонности, слово «гомосексуализм» произносят в четыре раза чаще, чем все остальные. Данные такие… А от Мирослава я вообще никогда этого слова не слышала! Ни разу!
— Ты меня не убедила. Мало ли — произносит, не произносит.
— Или вот когда ты нам контрамарочку давала на концерт. Там в первом отделении был мужской балет «Каприз». А во втором — «Шопениана». Так он все первое отделение сидел и ныл, как маленький. Когда, мол, эти ломаки в трико прекратят тут анальные страдания свои… Хочу, говорил, нормальных балерин. В пачках! И пафос чтобы здоровый был!
— Гм… — Тамила подперла щеку рукой и с задумчивым видом уставилась в потолок — ни дать ни взять Шерлок Холмс в сердце Гримпенской трясины.
— Нет, я чувствую, что он нормальный, — как можно убедительней, сказала Таня. — Это у тебя пунктик на голубых. После Анатоля…
— Может, ты и права, что пунктик… — легко согласилась Тамила (впрочем, она все делала легко). — Тогда, может, он просто импотент, а?
— Тоже нет… Понимаешь, когда мы целуемся… — Таня замялась и спрятала глаза. — В общем, это вряд ли…
— Ага, — с видом знатока кивнула Тамила и резюмировала: — В таком случае, дорогая моя Жизель, у меня только одна жизненная версия. У твоего Воздвиженского есть другая женщина.
Тамила, как всегда, оказалась права.
Первыми Тане на глаза попались жирно смазанные алой помадой окурки в пепельницах — и как она их раньше не замечала? Затем пришел черед самообнаружиться остаткам халвы в холодильнике и гостевым женским тапочкам, начавшим регулярно попадаться под ноги в темной прихожей (в то время как Таня всегда ставила их на полку для обуви, прежде чем отправиться домой). Все эти приметы красноречиво свидетельствовали: Таня — не единственная женщина, регулярно навещающая «берлогу».
Соперницей Тани оказалась музыкальный критик Аполлинария Живокоренцева.
Чтобы выяснить это доподлинно, Тане пришлось пойти на маленькую низость. Впрочем, объятые ревностью девушки в таких категориях обычно не мыслят.
Однажды, пока Воздвиженский мыл свое тучное тело под душем, она просмотрела список последних номеров его домашнего аппарата. Оказалось, что Живокоренцевой он звонит в среднем по разу в день. То есть в четыре раза чаще, чем ей.
Что ж, Таня немного знала «Полиньку». И этого было достаточно для того, чтобы прийти в ужас от вкусов Воздвиженского.
Ровесница Мирослава, Аполлинария Живокоренцева была замужем и проживала под Балтийском вместе со своими четырьмя детьми обоего пола: двумя мальчиками от первого брака, двумя девочками — от второго.
Аполлинария владела огромным особняком с клематисами на чугунной ограде, фонтаном на заднем дворе и прочими признаками несреднего достатка. Она даже приглашала туда Таню и Воздвиженского — на первомайские шашлыки. Но Таню некстати сморил коварный грипп, она температурила, ее тошнило. Неудивительно, что из той поездки она не запомнила почти ничего.
Природа подарила Полиньке лицо крупное и порочное. Такие лица упорно не хотят забываться. Может быть, поэтому их особенно охотно рисуют плохие художники?
Тело Живокоренцевой тоже нравилось плохим художникам (их продукцией была завешана вся Полинькина гостиная). Оно было внушительным. Временами оно источало крепкий запах пота и почти всегда — сладкий запах духов «Желанная».
Подмышки обтягивающих бюст свитеров, которые так любила Полинька, всегда были мокры. Помимо свитеров, Полинька обожала носить дорогие джинсы от дизайнеров с именами. Красные, ультрамариновые и золотистые, они делали ее зад похожим на застеленный попоной круп цирковой лошади.
Муж Полиньки был генералом. Личный шофер на длинном «Руссобалте» цвета беж поджидал ее у подъезда филармонии в конце каждого рабочего дня.
— Ну так радоваться надо, что она замужняя, да еще и страшная как черт, — рассудительно заметила Тамила.
— Да чему тут радоваться? — хлюпая носом, откликнулась Таня.
— Как это чему? Что она тебе не соперница!
— Почему не соперница? Он же с ней спит?!
— Да откуда ты знаешь?! Может, и не спит! — отмахнулась Тамила.
— Знаю… — неумолчно рыдала Таня. — Потому что в ванной я видела презерватив!
— Это еще ни о чем не говорит! Мало ли, может, он в них воду заливает и с балкона по прохожим, мы так в школе развлекались.
— Ага. Это с первого-то этажа!
— Ну… Может, он тебя готовится… м-м… познать!
— Он использованный был! Использованный! — Носик у Тани стал красным от рева.
— Тогда знаешь что?
— Что?
— Брось ты его на фиг, этого пиита!
— Не могу. Не могу, понимаешь?
— Не понимаю! Я же балерина! А балерины никогда ничего не понимают! Они тупые! И вот я, тупая, не понимаю, почему бы тебе его не забыть!
— Потому что я его, кажется, люблю…
Слово «кажется» Таня употребила не зря.
Она и впрямь не была уверена, что любит Мирослава. Иногда ей казалось, что да, любит.
А иногда — что любит, но не совсем.
Слишком уж часто Мирославу удавалось не на шутку рассердить ее или сконфузить. По молодости лет Таня думала, что, если бы она наверняка, вот на все сто процентов, любила Воздвиженского, вывести ее из душевного равновесия ему не удалось бы даже самыми отвратительными выходками.
