Я надеюсь, что воевать не придётся, сказал я. В эту минуту я действительно надеялся.
Эрвин наклонил голову к плечу и вопросительно моргнул.
Пока что Неккен планирует только акции устрашения и имиджевые стычки, объяснил я. Это вовсе необязательно выльется в большую войну. Союз Двенадцати Тысяч — не то государство, которое можно легко мобилизовать и повести в мясорубку. Возрождение Легиона вряд ли изменит положение дел.
Кажется, Эрвин мне поверил.
Я бы сам хотел верить в это.
…Эрвин протянул руку и провёл пальцем по моему лицу, по брови, потом через висок к ободку уха. Я повернулся к нему, потянулся за рукой. Эрвин улыбнулся, уселся, откинувшись на подушки, и затащил меня к себе на грудь. Стал меня гладить — то кончиками пальцев, то всей жёсткой ладонью, по плечам, груди, животу. От этого хотелось мурлыкать. Но глаза закрывались… Я потёрся об него и попросил — не надо, я сейчас не хочу.
Это не эротический массаж, сказал Эрвин назидательно, это реабилитационный. Для первичной релаксации. Только когда его делают, не обнимаются. Обычно.
Я засмеялся.
Ты не смейся, сказал Эрвин. Ты спи.
…Я неромантичен. Я даже подростком не верил в великие любови. Зато верил, что по натуре я одиночка, не из тех людей, которые создают семьи. Темперамент позволял мне годами обходиться без личной жизни, потому не было и повода усомниться в вере. Я представлял, что у меня будет несколько романов, более или менее бурных и продолжительных, потом я стану старше и романы закончатся, а потом, если я не хочу доживать век никчёмным стариком, лучше побыстрее сгореть на работе.
Это детское убеждение не покидало меня и в первые три недели путешествия на «Тропике». Я был счастливцем, которому довелось любить так сильно и разделённо, но я помнил, что однажды это закончится — потому что всё заканчивается.
В ночь, первую после возвращения, я допустил мысль, что может быть по-другому.
Напоследок Николас всё же открыл список литературы, который Доктор дал ему перед отлётом. Прямой необходимости в этом чтении не было. Николасом руководило то ли чувство ответственности перед Зондером, то ли простое любопытство. Он не верил, что все эти мегабайты текста — новейшие научные статьи, старые отчёты военных психологов, воспоминания ветеранов — способны пролить свет на то, что происходит сейчас. Сам же Доктор сказал, что мантийские интриги выше человеческого понимания, а Доктор был одним из лучших специалистов… Чем дольше Николас размышлял о словах Эрта Антера, тем больше сомневался в том, что мантийского агента — элитного агента, ученика величайшего мантийского учителя! — действительно могли перевербовать. Слишком тёмная получалась история. На Циа никто до последнего времени даже не догадывался о существовании этого интервента, природного мантийца, и тем более о том, что кто-то самодеятельно, втайне от всех, ведёт с ним идеологические беседы. Что за доморощенный философ такой только выискался, проповедник… поглядеть бы на него. Интересный человек, если он, конечно, действительно существует. А что мы имеем на деле, думал Николас, мы имеем полное отсутствие признаков классической интервенции, странный интерес, который мантийские разведчики к нам проявляли… и странную откровенность председателя Комитета Коррекции. Зачем вообще Антер доложился Йеллену о провале? О собственном, фактически, провале? Ведь прежде всего этот агент был (если он вообще был, чёрт побери) его сотрудником, и только потом — учеником Сана Айрве. Уж точно не из дружеского расположения Эрт Антер это рассказывал…
Кто и кого здесь пытается дезинформировать?
Мне нужно обсудить это с Доктором, решил Николас, но не сейчас, а позже. Сейчас у меня нет даже догадок — одни сомнения. А интригу, сплетённую председателями мантийских комитетов, я не пойму. Любопытно, подумалось ему, неужто Йеллен всерьёз решился на игру с аллигаторами? Впрочем, он о себе очень высокого мнения…
Если агент на Циалеше — не миф, пришло Реннарду в голову потом, то его целью может быть вовсе не интервенция. На кого он работает? Что, если всё немного проще? Элитному агенту — особую миссию. Провалить интервенцию по стандартной схеме, подточить авторитет Сана Айрве, пустить пыли в глаза директорам Неккена. И получается, что агента действительно перевербовали. Только, конечно, не люди Циалеша, а древний могучий мантиец Эрт Антер, целящий свалить мантийца ещё более древнего и могучего.
А ведь он наверняка воевал, подумал Николас, шестьдесят лет назад Эрт Антер уже работал в Комитете Коррекции. На время войны агенты Комитета стали офицерами, «тренерами» мантийских «спортсменов». Фронтовик, ветеран… Сотрудники аппарата внешнего влияния умеют имитировать такую агрессию, какая и людям-то не всегда удаётся.
А мы — между двух огней, двух великих зол, готовых сойтись в новой схватке. Нет, мы не станем случайной жертвой, станем — неслучайной, из нас хотят выковать смертоносное остриё, но что это изменит для нас? Звёздный легион, сказал Йеллен. Но легионеры не были пушечным мясом, они не шли в бой первыми, где ещё в истории сыскать такую воинскую часть, где каждый солдат — уникальная ценность… Звёздного легиона больше не будет. Акена может сколько угодно играть в звания и титулы времён своего деда. Молния не бьёт дважды в одно место и дух не возвращается в оболочку, которую однажды покинул.
Николас оценил ход собственных мыслей и поморщился с кривоватой усмешкой. Не стоило вообще об этом думать. Он потёр лоб, зажмурился, разожмурился и вернулся к списку книг.
Мы скованы собственной психофизиологией, думал он, пролистывая файл с названиями, мы не способны вообразить мышление существа, лишённого инстинктов. Вернее, мышление как раз можем, потому что сами обладаем рацио. Но эмоциональный мир остаётся тайной за семью печатями, а именно там рождаются побуждения, которые рацио обслуживает…
Он полулежал в кресле с планшеткой на коленях. Верхний свет в каюте был выключен, горели только торшеры. На голографическом потолке колыхались сумеречные ветви деревьев, порой меж ними проглядывали звёзды и луны. Программа показывала вечер обратного двулуния на Циалеше, когда Старшая луна убывает, а Младшая растёт… Эрвин ушёл в спортзал корабля — тренироваться. Без него было пусто и как-то до неуюта просторно, словно он занимал собой большую часть пространства. Николас откинул голову, посмотрел в иллюзорное небо и вздохнул.
Ему вспомнилось, как давным-давно отец рассказывал про луны Циа. Была середина весны, мёртвый сезон для рыбаков и всех, кто живёт и кормится морем. Вечер выдался тёплый, мать накрыла стол на веранде. Она ушла в дом, вынимать пирог из духовки, а отец смотрел на небо и вдруг заговорил.
