Второй член экипажа, его фамилия была, кажется, Синельникофф, (я так и не научился запоминать эти немецкие фамилии), упирал на развитие генетических технологий. Он, кстати, был единственным из экипажа, кто получил офицерское звание ещё на Земле. Он говорил, что надо раздать всем сыворотку альтруизма, и тогда все будут заботится об общих делах просто по своей сути. А я вспоминал про то, как у нас в школе был один парнишка, очень добрый, всем помогал. Его лупили просто так, для удовольствия, а он никогда не отвечал. И это при том, что он был выше и тяжелее всех в классе. Я его не бил. Но я не хотел бы, чтобы все были такими.
Кифа Сенозатски, третий член экипажа, в прошлом сержант космической пехоты, агитировал за автоматические подсматривающие и наказывающие системы, такие, чтобы сами собирали информацию о человеке и выписывали наказания. Я смотрел на него и думал, что любую автоматику с тем же успехом можно применять и для коррупции. Существует же у нас всепланетная система учёта покупок, ну и что? Люди при власти просто делают покупки от чужого лица, а ты в конце месяца вдруг обнаруживаешь, что купил продуктов на сумму вдвое больше, чем тебе положено. У них есть свои люди в системе учёта, а у тебя нет. Вот и иди, доказывай наказывающим органам, что это не ты. Когда Кифа покинул Землю, эта система ещё не была такой строгой, как в моей жизни. Видел бы он, во что это вылилось.
Алекс Мещерски утверждал, что надо создать образ идеального человека, а потом сделать так, чтобы человек с детства вынужден был проходить через ситуации, в которых прорабатывались бы все отклонения от идеала так, чтобы человек запоминал, что любое отклонение – это больно. Ещё ему очень нравились технологии программирования людей через словосочетания. А мне в его словах виделся мир, где люди превращены в компьютеры, жестко запрограммированые на команды.
Вот в чём они были едины, так это в убеждении о том, что человечеству угрожает генетическое вырождение.
– Ты знаешь, мы наблюдали это явление на нескольких планетах, – убеждал меня Патрик, – благодаря нашей судьбе, мы смогли проследить жизнь нескольких поколений. Генетический аппарат несовершенен, и со временем появляются нежизнеспособные мутации. Как правило, эти люди менее жизнеспособны, болезненно самолюбивы и не терпят боли. Им волей – неволей приходится пролазить во власть любой, подчеркиваю: любой ценой. Эти особи группируются и помогают друг другу закабалять здоровых людей, при этом они ненавидят здоровых людей и друг друга. Дорвавшись до власти, они пускаются во все тяжкие. Они не могут чувствовать радость жизни как обычные люди и потому вынужденно впадают во всякие извращенные удовольствия. Охота на себе подобных – это ещё одно из самых невинных из их занятий. Без генетического улучшения не жить!
Другие старики согласно качали головами, а я смотрел на них и думал, что мы не можем даже внятно сформулировать в словах, кого считать разумным существом, а кого нет, за какое зло наказывать, а за какое нет, и что вообще считать злом, а уже рвёмся в генетику. Нам бы сообразить, как организовывать на общие дела хотя бы здоровых людей, а уж с больными как-нибудь разберемся.
Из слов стариков вставал очень жестокий, замкнутый только на насилии и выживании мир. Таким только детей пугать. Поневоле вспомнилась "машинка – страшинка" от Пшиши.
Мы проговорили добрых пять часов. Суэви всё это время молчал и только на обратном пути заметил, что эти старики, похоже, думают о человеке по аналогии с машиной.
– Да, они, понимаешь, рафинированные люди, – согласился я с ним, – они росли в искусственной среде и судят о других по себе. Они с детства росли в школах космоскаутов, в обстановке, когда о них все заботились. Они росли с убеждением в том, что потом они пойдут к звездам и совершат множество подвигов на благо всей планеты и всех живых существ… Они просто не могут представить, что может быть иначе. Они думают, что достаточно создать условия, как все тут же ринутся на всеобщую борьбу за общее благо. Отсюда и механистичность мышления.
– А ты?
– Я другой. Я учился в обычном элеваторе. Нас в школе весной, летом и осенью вывозили не на ознакомление с достижениями древних культур, как космоскаутов, а на плантации. Главным там было научиться увиливать от работы и сваливать её на другого. Большинство моих ровесников живёт в условиях, когда у них в жизни нет ничего интересного. В детстве – скучная школа с задачами, цель которых совершенно не ясна, после школы – однообразная работа на заводе, причем конечный продукт они, как правило, никогда не видят. От такой жизни большинство из них не интересуется ничем, кроме дурманящих веществ. Они ничего не хотят и ни к чему не стремятся. Дай им волю – и они будут развлекаться издевательствами друг над другом. Кто с кем подрался, кто кого победил, кто с кем занялся сексом – вот и весь уровень интересов. Честно говоря, они были бы такими при любой жизни. Им просто ничего не интересно, кроме удовольствий тела. Без постоянного надзора полиции они просто опасны, в первую очередь, для самих себя. Я всего этого насмотрелся в детстве в огромных количествах, так что у меня полный иммунитет против любого рода наивных представлений. Так что есть у меня смутные сомнения, что всё устроено гораздо глубже и тоньше, чем это кажется старикам или нашим космопсихологам.
Суэви попросил объяснить слово "сомнения". Я, как мог, объяснил.
– О! Сомнения! Никогда раньше не задумывался, что они существуют, – воскликнул Суэви, когда мы наконец выбрались из крейсера. В этот раз он не ехал у меня на плече, как обычно, а решил прогуляться ножками, и потому мы двигались довольно медленно. – Сомнения! Волд, это же очень интересно! Получается, что я имею право иметь сомнения.
Я не понимал.
– Раньше я думал, что есть одна истина, а свои сомнения воспринимал как слабость и пытался их подавить. А теперь получается, что при решении любой задачи правильнее выстроить эти сомнения в ряд, сформулировать каждый из вариантов и перечислить достоинства и недостатки каждого.
– Да, Суэви. Это называется "думать".
Суэви замолчал и сделал ещё несколько шагов.
– О! Знаешь, что я подумал, Волд, что для решения задачи правильнее всего будет не предпринимать никаких активных действий. Надо выстроить все сомнения в ряд и описать каждое из них. Если есть какие-то идеи по решению этой задачи, то они сами появятся. А если их пока нет, то и дергаться незачем, всё равно придется ждать новой информации. Знаешь, мне кажется, это очень хорошая идея. Раньше, если я что-то не мог понять, я начинал злиться и яриться, иногда заболевал даже. Теперь можно действовать спокойнее и осознаннее, – восторженно пропел Суэви.
