Тот факт, что ее единственного конкурента на аспирантское место, Женю Филимонова, Шаровцев тоже в аспирантуру не взял, Таню нисколько не утешал.
Филимонов в отличие от нее был коренным кенигсбержцем. И ждать своего счастливого билета он мог прямо у себя дома, промеж джакузи и криосауны. Хоть год, хоть три. Благо денег хватало. Филимонов происходил из семьи потомственных рабочих «Балтийского Арсенала», а чем там заняты — все догадывались.
Что же получила Татьяна Ланина после окончания университета — не считая диплома?
Жилья у нее не было. Видов на работу — тоже (от распределения она как вошедшая в первую пятерку по успеваемости имела право отказаться и этим правом воспользовалась).
Возможность продолжать учебу в аспирантуре ей тоже, как выяснилось, пока не светила…
— Имей в виду, Ланина, — строго сказала комендантша общежития. — Завтра вечером чтобы комнату сдала! А то мне из-за тебя еще влетит! За притонодержательство!
Добравшись до комнаты, ставшей за пять лет почти родной, Таня легла на кровать лицом вниз и заплакала.
Слишком уж много неприятностей в один день.
После встречи с Шаровцевым она, поддавшись порыву, отправилась прямиком к Мирославу. У Тамилы, как назло, была репетиция, а Таня остро нуждалась в утешении (проще говоря, ей невероятно хотелось, чтобы кто-то родной и близкий назвал Шаровцева мудаком, а ее — заинькой). Она запрыгнула в маршрутное такси и поехала на Льва Толстого.
Нужно сказать, она нечасто бывала у Воздвиженского после шести вечера. А потому чувствовала себя неуверенно.
Телефон студии Воздвиженского был временно заблокирован за неуплату (впрочем, это случалось и раньше, так что Таня не удивилась). Но она сердцем чувствовала: Мирослав дома! Должен быть дома! Тем более что окно его кухни приветливо светилось, из него даже доносились приглушенные звуки музыки.
Глядя на это окно, Таня умиленно улыбнулась. Ей вдруг подумалось, что скорее всего Мирослав, прознав о ее неприятностях, предложит ей пожить вместе с ним в студии хотя бы недельку, пока она не снимет свою, отдельную квартиру… А может быть, никакую квартиру ей и снимать-то больше не придется? Может быть, настало время им с Мирославом что-то решить?
Таня несмело надавила на кнопку звонка и принялась ждать.
Ей долго не открывали, хотя из-за двери по-прежнему доносились обрывки шлягеров.
«В душе он, что ли?» — подумала Таня и позвонила еще раз.
Наконец дверь распахнулась, и на пороге показался Воздвиженский. Его волосы были всклокочены, он запахивал халат.
— Таня? — Мирослав выглядел таким удивленным, словно не видел ее целый месяц. — Что случилось, Таня? — спросил он каким-то не своим, чужим голосом.
— Понимаешь, Мирослав… Меня не берут в аспирантуру. — Таня печально шморгнула носом. — И еще меня завтра выгоняют из общежития…
Мирослав обстоятельно почесал бороду и скроил недовольную мину. Дескать, «жизнь — дерьмо, я тебе всегда говорил». Однако руку, которая загораживала проход в квартиру, он не убрал.
— Что еще плохого?
— По совету Шаровцева я отправила свои резюме в три научно-исследовательских института. Может, куда-нибудь возьмут… Хотя, откровенно говоря, надежды мало. Количество мест все время сокращается. А ведь университет каждый год ксеноархеологов выпускает…
— Понятненько, — кивнул Воздвиженский и зябко поежился — в подъезде гулял изрядный сквозняк.
— Что, так и будем в дверях беседовать? — с иронией спросила Таня, она тоже успела озябнуть. — Может, хоть чаю попьем? Понимаю, я не вовремя… Но у тебя телефон опять отключили…
— Видишь ли, Танек… Насчет чаю, наверное, не получится… Я тут немного занят с одним товарищем… — замялся Воздвиженский. — Обсуждаем новый альманах, «Рифмованное иномирье». По-моему, ничего название…
— Да я вам не помешаю! Я просто посижу немножечко — и домой, — жалобно пролепетала Таня.
— Помешать-то ты, может, и не помешаешь. Но этот товарищ… он…
Один бог знает, до чего доврался бы в тот день Мирослав, если бы в глубине студии не зашумел портативной ниагарой старенький унитаз и минуту спустя у Воздвиженского за спиной не показалось существо в черных кружевных чулках и белом бюстгальтере. Губы существа были накрашены малиновой помадой, тон в тон к накладным ногтям полуметровой длины. «Как у мумии царицы Шед», — пронеслось в голове у Тани.
— Славу-у-уня! — жеманно позвало существо, близоруко щурясь в сторону двери. — Сколько можно ждать? Что там у тебя такое?
В общем, Тане ничего не оставалось, как, влепив Воздвиженскому звонкую пощечину, удалиться.
Таня сидела на крыше общежития на пожарном ящике с песком, курила.
Собственно, сигарета, которую она держала в руках, была третьей сигаретой в ее жизни.
Окурки двух предыдущих мокли в лужице возле каблука ее фасонистой замшевой туфельки.
Да-да, она решила закурить волевым усилием — как иные бросают. Она купила пачку «Явы-200» и теперь тренировалась.
А в перерывах между тренировками Таня размышляла над своей нелегкой судьбой.
И разговаривала. Сама с собой.
— Ага, размечталась, идиотина! Мирослав тебя пожить к себе в студию пригласит! Навечно! И предложение сделает! Два предложения! Будешь ему кофе по утрам варить и рубашки гладить! Ага-ага! — Таня закашлялась, но сигарету не выбросила. — Да нужна ты ему, провинциальная дурочка с Екатерины! У него вон товарищ есть! Из альманаха «Иномирье». Поэтический такой товарищ, образованный… В белом бюстгальтере…
На этой крыше Таня провела немало летних вечеров.
С нее открывался прекрасный вид на набережную реки Преголя, исторический остров Кнайпхоф, небоскребы Куршской косы.
Именно там, на крыше, Таня годами постигала бархатный шарм летних ночей и чистую прелесть одиночества.
Существенным преимуществом крыши было то, что на ней никогда никто не появлялся. Даже Карлсон.
Собственно, находиться там без особого разрешения комендантши было категорически запрещено.
Тане помогла счастливая случайность. Однажды один из рабочих бригады, производившей на крыше ремонт антенн, оставил Тане, которая жила в самой ближней к выходу на крышу комнате восемнадцатого этажа, ключ для своего товарища, отлучившегося за пивом. Товарищ ходил за пивом трое суток. Таня не удержалась и сняла с ключа дубль.
Благодаря заветному и абсолютно противозаконному ключу Таня стала единоличной владелицей этого ничейного, продуваемого всеми балтийскими ветрами пространства.
Именно там, на крыше, она познакомилась с мокрым зверем Кенигсбергом по-настоящему близко. Он раскрывал ей свои тайны, рассказывал свои истории. А она, как сейчас, доверяла ему свои.
