Ну, платят, и что? Я не про оплату же! Безделье, за которое деньги дают, развращает. Ладно, мы люди крепкие, выдержим, не обленимся до невозможного. Но это ж стресс для человека, когда он поработать хочет, а ему не дают.
— Вот что, Сергеев, — главный инженер прямо рассердился. — Ты меру знай. А то критикуешь, что ни попадя. Можно сказать, технологический процесс. А он критике подвергаться не может. Он — нечто незыблемое и основное. Ясно тебе?
— Ясно-то, ясно. Да не совсем. Чем нам заняться-то?
— Да чем хочешь, Василий! Только станцию не ломай, а так — чем хочешь! Благо, за бесплатно работать будешь.
— А и всё равно. Лишь бы без дела не сидеть.
— Но как только ваша работа понадобится, чтоб враз на рабочее место прибыл! Без всяких отговорок.
Поэтому пошел я думать, чем бы таким заняться. Полезным и интересным. Для дум лучше всего кают-компания подходит. В это время там никого нет — все делами заняты. А кто не занят, те у себя сидят.
Оказалось, не все. В кают-компании Клим находился. Ему сложнее, чем нам. Мы-то скоро домой всё равно полетим, а ему куда лететь — неизвестно. И главное, этим никто не хочет заниматься, чтобы его дом найти. А он сам никого не просит, будто так и надо. На станции, что ли, остаться хочет? Так на Земле же лучше. Пусть бы на Землю летел, место бы нашлось.
Я подсел к Климу и высказался в таком ключе. Дескать, станция — хорошо, а твердый грунт под ногами — лучше. Мы ж не межзвездные скитальцы по сути. У нас общий дом есть.
— Эх, Вася! Хороший ты человек. Ну, что мне на Земле делать?
— Как что? Да что хочешь! Работать, отдыхать, учиться, творчеством заниматься — полная свобода!
— А вот ты — что хочешь? — и смотрит на меня внимательно, будто видит меня насквозь, какой я на самом деле есть.
Тут задумаешься. Не сбросить ли маску, которую напялил на себя невесть когда? Не поговорить ли по-человечески? Может, именно из-за дурацкого моего поведения вся жизнь у меня кувырком?
— Что я хочу? Чем дальше, тем меньше. По идее, у меня всё есть. Из всех желаний остался только собственный дом на берегу южного моря. Буду просыпаться с рассветом, открывать дверь, садиться на пороге и смотреть на блестящую воду. На чаек, важно бредущих по песку и подпрыгивающих, когда волна пытается их смыть. На деревья, усыпанные розовыми цветками так, что под ними почти не видно темно-зеленых жестких листьев. На далекие фигурки людей, занимающихся своими делами. На небо. Мне даже сейчас становится спокойнее, когда я всё это только представляю. Я знаю, что никто не потревожит меня в моем доме. Я буду делать только то, что захочу. Может быть, отдыхать, может быть, делать что-нибудь непритязательное. Никакой готовки, уборки, мелкой занудливой работы, с которой вполне справится средний управляющий комплекс.
Клим удивленно смотрит на меня. Чему он удивляется? Что я заговорил не так, как говорил всегда? Или тому, что сказал? Какая разница! Удивлять людей — интересно.
— Тебе не будет скучно?
— Скучно? Нет. Почему мне должно быть скучно? То, что никого не будет рядом — только на пользу. Никто не будет надоедать бесконечными просьбами, никто не будет требовать повышенного внимания и обожания, никто не станет указывать, как мне жить, и пытаться изменить меня. Изменить, чтоб соответствовал неведомому идеалу, который недостижим в принципе. Одному хорошо, Клим. Мне — хорошо.
— Это сейчас. Пройдет время и тебе станет чего-то не хватать. Сначала ты не поймешь — чего именно. Будешь искать занятия, новые впечатления, но всё это будет не то.
— Что — то? Кто это определит? Кроме меня — некому. Я и на станцию пошел, чтобы понять — что из себя представляю. А одиночество? Оно было всегда. Оно есть и всегда останется. Ничего не поменялось. А дом у меня будет. Свой дом. Хочешь, приезжай ко мне.
— Знаешь, Василий, а у меня есть дом. И даже на берегу моря. Там тепло. Там кричат чайки по утрам, и плещут рыбы. Там волны бьют в берег, шурша галькой. Там по утрам из воды вылезает желтое солнце, отряхивается и поднимается в небо. Вечером оно садится за горами, и всё быстро погружается во тьму. Да, дом есть.
Клим прищуривается и вокруг его глаз трещинками в старой кирпичной кладке собираются морщинки, уголки губ опускаются. Он не хочет вспоминать.
— Где твой дом? — спрашиваю я.
Клим не слушает, он продолжает:
— Вернее, он был. Был и остался. Без меня остался. Меня нет там, и я вряд ли вернусь туда. Понимаешь? Нет, не понимаешь. Я сам не всегда понимаю, что произошло. Вот смотри: я умирал. Да, я знаю, что в свою смерть редко кто верит. Но я видел, как вытекала кровь, и знал, что она вытечет вся до того, как мне помогут. Потому что помогать — некому. Совсем некому. Тот человек, что мог помочь мне, уже умер. У меня на глазах. Понимаешь? Не понимаешь. Нет Вики. Я не спас ее, не предупредил. Не успел, не смог. Я понимаю, что и не мог ничего сделать, уж слишком всё произошло внезапно. Но мне нет оправдания.
— Ты не прав, — говорю я. — Иногда обстоятельства выше нас.
— Выше — не выше, какая разница! Не в этом дело. Там, у моря, мы жили совсем не так, как должно. Каждый — сам по себе. Ближайших соседей знали только в лицо, встречались с ними редко — никого не заботило, чем занимаются люди вокруг. Иногда к нам приезжали туристы, и тогда кто-нибудь из нас становился гидом, проводником или кем-то еще. На время. Понимаешь, я мог бы крикнуть, позвать на помощь, но меня всё равно бы не услышали и не пришли. "Каждый сам за себя", — знаешь такую формулу?
— Так живут многие.
— Может быть. Но не здесь. Посмотри сам, Вася. Посмотри на монтажников, на шлюзовых, на энергетиков, на гланг, на кого угодно посмотри! Что ты увидишь? Нет равнодушных. Вы все — сообща, вместе. Вы — соратники. Так правильно.
— Ты думаешь, так было с самого начала? — невесело усмехаюсь я. — Когда начинали строить, все думали только о себе, о своем достатке, о своих деньгах, о премиях, выработке, штрафах и прочей ерунде! Почему изменилось? Я не знаю. Не уловить момента, когда человек думает лишь о себе и вдруг начинает думать обо всех. Чтобы не только ему лично было хорошо, но и другим — тоже. Это похоже на второе рождение.
Я пытаюсь вспомнить, как это происходило, и действительно не могу.
— Не все такие?
Я молчу. Размышляю.
— Не все, Клим.
— Сказать, кто пытался убить меня? Я его видел один раз на станции. И больше — ни разу, хоть и искал. Возможно, он опять переместился в мой мир. И что он делает там? Не знаю. Опять убивает? Перестраивает мир под себя? Стремится к власти? Тебе нужна власть, Вася?
— Зачем? Что с ней делать?
— Вот и я о том же. Как думаешь, почему тот человек убил Вику? Да, он боялся. Но ведь мы ему ничем не угрожали! Он мог спокойно уйти обратно, никто бы ему не помешал. Он мог бы уйти куда угодно. Направлений — тысячи, и все ведут в разные места. Понимаешь, я уже не хочу просто пристукнуть его, как увижу. Я понять хочу — зачем? Разобраться.
