Мама пошевелилась. Хотя она и все остальные сидели по одну сторону стола, а я на жёстком взрослом стуле, который она мне указала, по другую, то, как она повела бровями, глядя на меня, неожиданно открыло мне, что мы с ней заодно в этой истории, какая бы странность ни приключилась.
Мне, разумеется, заплатят, сказала она (позднее выяснилось, что на мой счёт была переведена довольно крупная сумма); это совершенно безопасно; это большая честь. Я ничего не понимала. Вмешался папа Реншо. Он повернулся к Брену и сделал ему знак.
— Ты понадобилась, — сказал мне Брен. — Вот и всё. — Он развёл руки ладонями наружу, как будто их пустота сама по себе свидетельствовала о чём-то. — Ты понадобилась Хозяевам, и по какой-то причине они опять решили действовать через меня. Они что-то готовят. Планируются дебаты. Кто-то из них убеждён, что сможет доказать свою правоту путём… путём сравнения. — Он умолк, желая убедиться, что я его понимаю. — Они… вроде как придумали его. Но события, которые оно описывает, ещё не произошли. Ты понимаешь, что это значит? Они хотят сделать его произносимым. Поэтому им нужно его организовать. Буквально. А для этого им нужна живая девочка. — Он улыбнулся. — Теперь ты понимаешь, почему я попросил позвать тебя. — Наверное, у него больше не было знакомых детей.
Брен улыбнулся, наблюдая движения моего рта.
— Вы… хотите, чтобы я… сыграла стилистический приём? — выговорила я, наконец.
— Это честь! — вставил папа Реншо.
— Это действительно честь, — сказал Брен. — И я вижу, что ты это знаешь. «Сыграла»? — Он помотал головой, как будто говоря «да» и «нет» одновременно. — Не буду тебя обманывать. Будет больно. И не слишком приятно. Но я обещаю, что ничего страшного с тобой не случится. Обещаю. — Он наклонился ко мне. — И ещё ты сможешь на этом заработать, как и сказала твоя мама. И. Ещё. Ты получишь благодарность служителей. И послов. — Реншо вскинул на меня глаза. Я была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, в какой форме она может выразиться. К тому времени я уже имела представление о том, чем я хочу заняться, когда стану старше, а потому доброе отношение служителей мне бы не помешало.
Ещё я дала тогда согласие потому, что надеялась попасть в город Хозяев. Но этого не случилось. Хозяева сами пришли к нам, в ту часть Послограда, где мне не доводилось бывать раньше. Меня отвезли туда на корвиде — это был первый в моей жизни полёт, но я так волновалась, что не получила от него никакого удовольствия, — в сопровождении теперь уже не констеблей, а агентов службы безопасности посольства, чьи тела покрывали едва заметные выступы различных приращений и технических штучек.
Кроме них, со мной не было никого, ни одного родителя, только Брен, хотя он и не занимал никакой официальной должности при посольстве. (Это я узнала позже.) Просто тогда ему ещё доверяли разные неформальные поручения, какие обычно давали служителям. Он старался быть со мной добрым. Помню, мы летели вдоль окраин Послограда, и я впервые в жизни увидала истинный размер тех колоссальных глоток, сквозь которые к нам попадали биороботы и припасы. Их коленчатые, мокрые и тёплые трубы уходили на многие километры вдаль от наших границ. Я видела над городом и другие суда: это были биороботы, старые машины с Терры и химеры.
Мы приземлились в заброшенном квартале, который никто не позаботился снять с сетки. Хотя квартал был почти пуст, улицы освещали вечные неоновые и три-дэ духи, которые танцевали над нашими головами, рекламируя давно закрытые рестораны. В развалинах одного такого заведения нас ждали Хозяева. Их сравнение, как меня предупредили, требовало, чтобы я осталась с ними один на один, и Брен ушёл.
При этом он слегка покачал головой, словно мы с ним соглашались в том, что происходящее отдаёт абсурдом. Он шепнул мне, что это не займёт много времени и что он будет меня ждать.
Происшествие в том заброшенном обеденном зале с осыпающимися стенами ни в коем случае не было самым худшим, болезненным или неприятным из всего, что мне когда-либо довелось испытать. С этой точки зрения оно было вполне терпимым. Однако события более непонятного не случалось за всю мою жизнь ни до, ни после того. Я даже удивилась, до какой степени меня это расстроило.
Долгое время Хозяева вообще не обращали на меня внимания, увлечённо копируя какие-то движения. Они поднимали дающие плавники, делали шаг вперёд, потом назад. Я чувствовала исходящий от них сладкий запах. Мне было страшно. Я готовилась: качество сравнения зависело от того, насколько точно я сыграю свою роль. Они заговорили. Я поняла лишь самую малость, выхватывая из сказанного то одно, то другое знакомое слово. Вслушиваясь в наплывающие друг на друга шепоты, я ждала одного слова — «она» — и, когда оно прозвучало, я вышла вперёд и сделала то, что им было нужно.
Теперь я знаю, что сделанное мною тогда называется диссассоциацией. Я наблюдала за всем, что происходило, в том числе и за собой. Мне не терпелось, чтобы всё поскорее кончилось; я ничего не чувствовала, никакого усиления связи между Хозяевами и мною. Я только наблюдала. Выполняя действия, необходимые для того, чтобы потом они могли произносить своё сравнение, я думала о Брене. Он, разумеется, не мог больше говорить с Хозяевами. Событие организовало посольство, и я считала, что бывшие коллеги Брена, послы, наверное, были рады дать ему возможность помочь. Но поручили они ему какую-нибудь настоящую работу или нет, я не знаю.
Когда всё кончилось и я вернулась в юношеский центр, друзья накинулись на меня, требуя подробностей. Мы ведь были дикие, как все послоградские дети.
— Ты была с Хозяевами? Круто, Авви! Честно? Честно, как Хозяин?
— Честно, как Хозяин, — произнесла я подходящую случаю клятву.
— Ничего себе. А что они делали? — Я показала синяки. Мне и хотелось и не хотелось говорить об этом. Постепенно я полюбила пересказывать то происшествие, привирая и приукрашивая его. Оно много дней выделяло меня среди остальных.
Другое следствие оказалось важнее. Два дня спустя папа Реншо отвёл меня к Брену. Я не была в его доме с того случая с Йогном. Брен улыбнулся, поздоровался и провёл меня внутрь, где я впервые в жизни повстречала послов.
Одежды красивее, чем у них, я никогда ни у кого не видела. Их обручи сверкали, их огоньки мигали в одном ритме с полями, которые они генерировали. Я была потрясена. Их было трое, и в комнате стало очень тесно. Тем более что позади них, двигаясь из стороны в сторону, перешёптываясь то с Бреном, то с кем-то из послов, находился автом, компьютер с сегментированным корпусом, женское лицо которого оживлялось с каждой сказанной фразой. Я видела, что послы стараются тепло говорить со мной, ребёнком, как раньше старался Брен, но опыта им не хватает.
