Невидимые планеты. Новейшая китайская фантастика [сборник litres] - Лю Цысинь

Я тянусь за ножом, спрятанным в сапоге. Крыса тоже пригибается. Мы не сводим друг с друга глаз. Как только моя ладонь касается рукояти, крыса разворачивается и исчезает в лесу. Я выхватываю нож и бегу за ней.

Обычно я догоняю крысу за тридцать секунд, но сегодня ночью, похоже, вообще не могу даже сократить дистанцию между нами. Время от времени крыса оборачивается и смотрит, не отстал ли я. Это приводит меня в ярость.

Воздух наполнен сладким ароматом гниения. На небольшой поляне я останавливаюсь, чтобы отдышаться. У меня кружится голова. Деревья вокруг меня раскачиваются и изгибаются, странно поблескивая в свете звезд.

Из леса выходит Стручок. На нем очки, которые уже должны быть у его родителей, в нескольких тысячах километров отсюда. В его груди нет дыры, которую пробила ветка.

Я оборачиваюсь и вижу своих родителей. Папа в старом костюме, на маме простое платье. Они улыбаются. Они выглядят моложе, и волосы у них еще не седые.

По моим щекам текут слезы. Мне не нужна логика. Мне не нужен здравый смысл.

Инструктор по физподготовке нашел меня до того, как я умер от переохлаждения. Он сказал, что слез и соплей на моем лице было столько, что ими можно было наполнить флягу.

Стручок наконец-то сказал что-то осмысленное.

– Жизнь — такая…

Предложение он не закончил. Утомительная? Хорошая? Глупая? Можно вставить любое слово. Вот почему она осмысленная.

Теперь он говорил убедительно, по делу, оставляя простор для воображения. Честное слово, оказывается, занятия по литературной критике не прошли для меня впустую.

Моя жизнь была такой… невероятной. Полгода назад я и не предполагал, что буду мыться только раз в неделю, спать в грязи со вшами, драться с другими мужчинами моего возраста за пару печенек и дрожать от возбуждения при виде крови.

Люди гораздо легче приспосабливаются к условиям окружающей среды, чем нам кажется.

Где бы я был сейчас, если бы не вступил в Группу по борьбе с грызунами? Скорее всего, целый день сидел бы в интернете, а может, жил с родителями, и мы бы сводили друг друга с ума. А может, гулял бы по району с компанией из местных неудачников и громил бы все подряд.

Но сегодня, когда инструктор отдал мне приказ, я был на поле боя, я размахивал копьем, словно настоящий охотник, я гонялся за крысами всевозможных цветов. Отчаянно визжа, крысы неуклюже пытались сбежать, ковыляя на задних лапах, их заставили так ходить, чтобы они стали более симпатичными. По слухам, крыс, сертифицированных для экспорта, оперировали, чтобы они могли лучше вокализировать. Я представил себе, как крыса вопит по-английски: «Нет!» или «Не надо!» — а затем смотрит на то, как копье пронзает ее брюхо.

Постепенно наш взвод разработал неписаные правила. После боя каждый из нас отдавал хвосты убитых им крыс инструктору, чтобы можно было провести подсчет. От этих показателей теоретически зависело то, какую работу мы получим после увольнения в запас.

Начальство точно знало, как нас мотивировать; я чувствовал себя совсем как в университете, когда вывешивали результаты экзаменов.

Больше всего поощрений получал Черная Пушка. Число убитых им крыс, вероятно, уже превысило тысячу, и он сильно оторвался от всех остальных. Мой собственный результат был ниже среднего, едва соответствовал норме — совсем как в университете. Стручок оказался в самом низу — да и то потому, что время от времени я давал ему пару хвостов.

Инструктор отвел меня в сторону.

– Слушай, ты же друг Стручка. Разберись с ним.

Стручка я нашел за кучей листьев. Я сильно шумел, чтобы он успел убрать фотографии родителей и стереть с лица слезы и сопли.

– Тоскуешь по дому?

Он кивнул, отводя в сторону глаза с распухшими веками.

Я достал из внутреннего кармана фотографию.

– Я тоже думаю о доме.

Он надел очки и изучил снимок.

– Твои родители такие молодые.

– Снимок сделали много лет назад. — Я посмотрел на одежду родителей — она все еще выглядела новой. — Похоже, я не очень хороший сын. Столько лет заставлял их волноваться. И даже не сфотографировал их ни разу.

У меня защипало в носу.

– Ты про макак слышал? — спросил Стручок.

Уследить за ходом его мысли было невозможно. Его разум был похож на проволочную сетку, и идеи путешествовали по нему прыжками.

– Ученые обнаружили в их мозгах зеркальные нейроны, — продолжил Стручок. — Поэтому макаки, как люди, понимают мысли и чувства других обезьян. У них в голове есть зеркало, обеспечивающее эмпатию. Понимаешь?

Я ничего не понял.

– Эмпатия есть у тебя. Ты всегда умеешь выбрать подходящие слова и привести меня в нужное состояние. По-моему, у тебя избыток зеркальных нейронов.

– Ты меня обезьяной назвал, что ли? — спросил я и в шутку стукнул его.

Стручок не рассмеялся.

– Я хочу домой.

– Не тупи. Инструктор ни за что тебя не отпустит, а если сбежишь, то испортишь свое личное дело. Как ты после этого будешь искать работу?

– Я просто не могу этим заниматься, — медленно ответил Стручок, глядя мне в глаза. — По-моему, крысы ни в чем не виноваты. Они — такие же, как мы, они делают все, что могут. Но нам суждено гоняться за ними, а им — убегать. Если бы мы поменялись ролями, ничего бы не изменилось.

Я не знал, что ответить, и поэтому просто положил ему руку на плечо.

По дороге в лагерь я столкнулся с Черной Пушкой.

– Ты теперь психотерапевт у этого слюнтяя? — ухмыльнулся он.

Я показал ему «фак».

– Осторожно, а то пойдешь на дно вместе с ним! — крикнул он.