Х-связь, к счастью, работала. Чего уже нельзя было сказать про второй Х-двигатель.
Как оказалось, несколько осколков смогли-таки преодолеть через все слои брони и насмерть поразили систему карданных подвесов. А вместе с ней и блок спин-стержней. Это означало, что улизнуть Х-переходом «Ретивый» уже не сможет.
В общем, и Часомерскому, и остальным стало не до результатов СР-сканирования.
Пролет «Ретивого» мимо архонтессы привел ягну в кипучее бешенство.
Операторы радаров наперебой рапортовали о все новых сворах паладинов, которые устремлялись в погоню за «Ретивым».
К счастью, у фрегата был основательный запас скорости и ягну требовалось время, чтобы развить хотя бы сопоставимую.
Но если паладинам это было нелегко, то корветы справлялись с этой задачей пугающе шустро.
– Шесть корветов на хвосте! – отчеканил оператор.
– Энергию на кормовые! – реагировал Часомерский. – Открыть заградительный огонь в задней полусфере! Слышишь, Еланов, поднажал бы ты еще чуток!
– Нечем жать, отец… Поверь, – как-то безнадежно отвечал старший пилот.
Корветы ягну ударили по «Ретивому» позитронными лазерами и на этот раз удар их был неотразим.
Да, защитное поле отфильтровало девять десятых позитронных потоков. Но разрозненные пучки антиматерии дорвались-таки до тела «Ретивого».
Две серии взрывов погремели вдоль днища. Отключилась центральная группа маршевых дюз. Прервалась связь с Елановым и оператором СР-сканера.
– Еланов, что там? Каракозов, отзовитесь! – уже в десятый раз спрашивал Часомерский.
Ответа не было.
Это могло означать что угодно от наихудшего до почти безобидного. Наихудшее: пилоты погибли. Безобидное: перебило каналы связи. Узнать наверняка что же произошло в пилотской кабине можно было только при помощи метода, известного со времен неолита: личной явкой.
– Товарищи торпедисты, кто там не особо занят, сбегайте в пилотскую. Гляньте, отчего связи нет! – попросил Часомерский.
– Меринов пошел уже, – ответили из торпедного.
Прошло две тревожных минуты. Наконец, новости.
– Товарищ командир… Там железо кипело… Палуба пузырями стала… Пройти невозможно.
– Дверь открыть можешь?
– Да какое там!
На интуицию Комлев никогда не жаловался. Так вот эта самая интуиция уже две минуты назад подсказала ему: ни Каракозова, ни Еланова, его старых, считай, знакомых, больше нет в живых. Часомерский еще только связывался с запасной пилотской кабиной, которая располагалась на три палубы выше ГКП, в верхней надстройке, а в душе у Комлева уже зрело решение.
– Запасная, слышите меня?
– Да, – ответил Часомерскому молодой, запинающийся голос. – Пилот Одинцов… говорит.
– Тут, похоже, товарищ Еланов рулить больше не сможет некоторое время… Готовы принять управление?
– Я? Управление? Да, конечно, – даже по внутрикорабельной трансляции было слышно, как часто и испуганно дышит «запасной» пилот Одинцов.
Комлев высвободился из плотных объятий фиксаторов. И, выпрямляясь, благо это было почти не трудно при двух «же» (все это время тяга неумолимо падала и вот результат!), обратился к Часомерскому.
– Товарищ командир, второй раз за три дня прошу у вас разрешения на пилотирование «Ретивого»…
– Вы не доверяете товарищу Одинцову, Владимир? – спросил тот.
– Сейчас не до вежливости… Не доверяю.
– Безосновательно?
– Считайте, безосновательно.
– Понял. Считайте, мое разрешение у вас есть. Одинцов будет помогать. Лифт, который доставит вас в запасную летную кабину, находится сбоку от туалета.
Заняв рабочее место пилота, Комлев первым делом попробовал поднять тягу маршевых.
Тщетно.
Тогда он вообще выключил их и стремительно развернул фрегат носом к противнику.
– Товарищ командир, – обратился он к Часомерскому, – перебрасывайте всю энергию на носовые щиты. Уйти уже не получится! Будем драться! Мое мнение – если не применить торпеды сейчас, вскоре их будет некому применять.
– С мнением согласен.
Единственное, что мог сделать Комлев для спасения корабля – маневрировать как можно более дерзко. Корветы ягну прошивали пространство смертоносными рапирами позитронных лазеров хотя и достаточно интенсивно, но все же неприцельно, как бы врастопырку. Кроме того, у этих мощнейших орудий имелось известное время релаксации, вести непрерывный огонь корветы не могли.
Эти обстоятельства давали некоторые надежды на уклонение.
В тот день Комлев был в ударе.
«Ретивый», оправдывая свое название, резко бросался из стороны в сторону, шел юзом и крутил циклоиды с предобморочными перегрузками.
Опытные офицеры-помехопостановщики чутко реагировали на все эти кульбиты, подыгрывали Комлеву чем могли. В ход пошли один за другим три скоростных фантома, которые на время дезориентировали противника. Выпуск фантомов офицеры прикрывали пылевыми завесами типа «вуаль», чьи полотнища хотя и ненадолго, но все же застили ягну обзор. Даже примитивным трюкам с отстрелом ДФФ-волокон нашлось место в этом представлении…
Комлев бросил взгляд на часы – восемь минут… Они живут уже целых восемь минут!
– Этот подвиг я посвящаю Любаве Мушкетовой, – с грустной усмешкой сказал Комлев.
– Что вы сказали, извините? – переспросил пришибленный страхом Одинцов.
За эти минуты фрегат «Ретивый» успел отстрелять по корветам почти все содержимое своих ракетно-торпедных погребов. Это отвлекло корветы и заставило их, как сказали бы в Генштабе, пересмотреть концепцию боя. Они прекратили сближение и держались теперь на почтительном удалении. Но электронные мороки и оптические иллюзии инфоборьбы обещали вот-вот рассеяться и вновь открыть «Ретивый» противнику…
Что делать дальше, Комлев понятия не имел. И от этого ему стало весело.
А тут еще Одинцов, вероятно решив позабавить его, сказал:
– Глядите, товарищ кавторанг, архонтесса задымила!
Комлев нервно рассмеялся.
– Трубочку раскурила, да?
– Да я серьезно, поглядите!
Комлев небрежно перевел взгляд на монитор, который приворожил его помощника.
– Черт возьми, – удивленно пробормотал Комлев. – Действительно дымится! Да еще и крутится… Ведь крутится, Одинцов?
– Крутится… – ошарашенно подтвердил тот.
Да, архонтесса теперь вращалась вокруг оси – как самая заурядная орбитальная станция. Из ее «утренней» грани, которая сейчас как раз подставляла себя свету Макранов, били три тугих струи желто-серого газа. Только на высоте километров в сто эти струи распадались на отдельные облака. Там они нехотя таяли и, повинуясь аномальному тяготению архонтессы, опадали вниз призрачными псевдокисейными занавесями.
