Большая часть площадей «Тропика» оставалась на консервации. Расконсервировали только помещения для экипажа, пару кают, кафе-столовую и медотсек. В остальные помещения доступ был закрыт, вентиляция там не работала…
Медотсек располагался этажом ниже люксовой линии. В лифте стены были зеркальные. Я ехал, прислонившись к стене, смотрел в стену напротив и не распознавал отражения. В стёклах бродили размытые цветные пятна.
Сердце у меня колотилось в горле.
Мне было страшно.
Я пытался думать о другом. О чём угодно. Вообще не думать. Я сходил с ума. Расстрельная рота на Циалеше пугала бы меня меньше. Возвращение на «Поцелуй» было бы не настолько мучительным.
Я понятия не имел, что скажу Эрвину.
Какая-то часть моего сознания трусливо кричала, что я ничего плохого не сделал, только собирался. На редкость гнусная часть.
Но что я должен был думать? Меня обманули.
И всё, что нас связывало, из-за этого тотчас же стало ложью?
Другая часть меня столь же трусливо надеялась, что Эрвин всё ещё в трансе и говорить ничего не придётся. Так ли это, я легко мог узнать у ИскИна: затребовать картинку с камер наблюдения. Но почему-то я не сделал этих очевидных, напрашивавшихся вещей, отправился в медотсек вслепую.
Я был себе непередаваемо омерзителен. К тому же моя способность мыслить логически иссякла во время разговора с Доктором. Вероятно, я выглядел жалко. Безмозглое мятущееся существо. К счастью, я не различал себя в зеркале.
В машине Эрвин велел мне не подходить. Моё присутствие чем-то ему мешало. Возможно, оно и сейчас было лишним.
Лифт остановился, двери разошлись, и мне показалось, что вентиляция на этаже отказала. Такое вполне могло случиться: корабль был очень старый, первый владелец продал его по дешёвке, чуть ли не на разбор. От мысли о поломке меня внезапно бросило в пот. Накатил несоразмерный, животный ужас: манипуляторы корабельного ИскИна не осилят ремонта, мы в плюс-пространстве, мы задохнёмся… Подкосились колени, тошнота подступила к горлу. Потом пол едва приметно дрогнул. Я запоздало вспомнил, что такой эффект бывает во время прыжка. У многих людей переход в плюс-пространство вызывает приступ дикого страха, который, впрочем, скоро проходит бесследно… Когда я летел на Сердце Тысяч первый раз, по университетской программе, нам выдавали просветительские буклеты: в них говорилось, что психотикам, а также людям в состоянии шока и дистресса межпланетные перелёты не рекомендуются, так как могут ухудшить их состояние. Исключение предполагалось делать только в тех случаях, когда перелёт совершался ради спасения жизни.
Бывают ли у мантийцев шоковые состояния?
Оставалось выйти из лифта и пройти два десятка шагов, а я не мог двинуться с места. Лифт поразмыслил и вывел на стенку разноцветную схему этажа с надписями. «Здесь душно», – сказал я ему, и добрейший компьютер ответил: «Спасибо за указание, я передал распоряжение вентиляции». Холодный ветерок подул в ту же секунду, но впору было решить, что в нём не хватает кислорода: вдохнуть этот воздух не получалось. Я вызвал наконец ИскИн медотсека. Тот робко сообщил, что биоритмы пациента весьма странные, но регенерация идёт феноменально быстро и он, компьютер, не решается вмешиваться в процесс: вмешиваться в успешное течение естественного процесса вообще неразумно. Поблагодарив его, я подумал, что иногда понимаю Улли. ИскИны не задают глупых вопросов и отличаются несокрушимым здравомыслием.
Мне бы толику этого здравомыслия.
Что со мной случилось на Сердце Тысяч? Что и как вывернулось в моей голове? Я ухитрился увидеть врага в человеке, который меньше всего этого заслуживал. В человеке, которого настоящий, подлинный враг приговорил к смерти. Эрвин мою жизнь оценил дороже своей, а я в благодарность счёл его нелюдем.
Меня затошнило.
Единственным его прегрешением было то, что он не рассказал мне правды. Да, Эрвин лгал мне о своём происхождении и, вероятно, продолжал бы лгать. Но ведь он не собирался возвращаться на Манту.
Почему?
Я выбрел наконец из лифта и сел на белый диванчик в коридоре. Голографическая прислуга проявлялась медленно, чтобы пассажиры не вздрагивали, но я всё равно вздрогнул, обнаружив поблизости горничную. ИскИн любезно предложил напитки, и я попросил воды.
Эрвин всю жизнь поступал как герой. Он стал легендой Циа, а теперь подарил Сверхскоплению десятилетия мира…
И всё же почему он разуверился в идеях своей родины?
Никто не занимался его вербовкой, Антер солгал. Сомневаюсь, что такое вообще возможно – переубедить мантийца, сотрудника Комитета Коррекции, интервента. Это было его собственное решение.
Почему он решил так?
За то время, которое Эрвин провёл на Циалеше, у нас не произошло ничего, что могло бы внушить к нам симпатию. Я не верю в социальные аномалии. Пускай мы единственные решились на Революцию, но вслед за ней разразилась Гражданская война, и она ничем не отличалась от любой другой гражданской войны. Трибуналы курировал товарищ Линн, но мы с ним тесно сотрудничали. Инспектируя части, я беседовал с воен-юристами и хорошо представляю, скольких и за что отправляли под трибунал. Если это теперь считается аномалией в положительном смысле, то человечество должно быть намного хуже, чем мы думаем…
Я взял поданный манипулятором стакан и выпил его одним глотком.
Пришла другая мысль: в тяжёлом же положении оказался Комитет. Планы председателя разрушены, сам председатель в скорейшем времени отправится выращивать розы, и, кроме того, если не элитный агент Манты внедряется в имперский спецназ, а империя получает мантийского профессионала в своё полное распоряжение… Да, чтобы избежать этого, даже самая светлая и миролюбивая цивилизация ойкумены отыщет у себя убийц, способных стрелять в спину.
Но Эрвин не станет воевать против своих. Не такой он человек. Коллаборациониста в его лице империя не получит.
Судя по всему, до последних часов нашего пребывания на Сердце Тысяч мантийские комитетчики не имели понятия о второй личности Эрвина Фрайманна. Они очень торопились. Они действовали непродуманно, шли на огромный риск. Все эти перебитые номера и отключённые ИскИны – неимоверно скользкий путь. Каждый метр диких лесов Сердца Тысяч, каждый закоулок его подземелий просматривается и прослушивается, фиксируются все переговоры, все перемещения транспортов.
Должно быть, Эрвин связался с Саном Айрве тогда, когда я подписывал договора. Он обнаружил себя и стал целью для агентов Эрта Антера.
«А ведь он спасал своих, – подумал я. – Не бывших коллег из Комитета, а действительно своих. Учителя и его эмоциональную территорию, которой, как известно, является вся Манта. Он не интриговал против начальства, он пытался избежать трагедии. Эрвин не любит воевать, он слишком хорошо умеет это делать.
