Только он умел держать эту бунташную планету в узде! Только он знал, как вытащить ее из дерьма и привести в порядок. Им, подлецам, некем его заменить.
Эти мысли стремительно пронеслись у него в голове и почти моментально обрели форму законченного плана. В сущности, лишь присутствие Древнего Хуана не давало Маслову заняться делом.
Тут его собеседник заговорил:
– Ты ведь знаешь меня. Ты всех нас знаешь. Подумай хорошенько, пришел бы я сюда… вот так… если бы у тебя оставался хотя бы один шанс. Четверть часа тому назад резиденция твоя взята Советом кланов под контроль, отключены все энергопотоки, помимо отвечающих за освещение, отопление и работу бытовых приборов. У тебя нет связи, паучина. Людей твоих прибрали. О мелкоте я не говорю. Горовец, Лукьян Шпилькин, Бык Турчанский, Худой Янкель, Рябинина, Сергеичев из ОАБ, Банкир и Харя – все под арестом. Обширная единовременная операция, двадцать минут назад все закончили. Горовец и Банкир честно попытались оказать сопротивление, но оба живы. Не бойся за своих людей. Они были тебе верны, никто их за это не накажет.
Маслов все-таки рванулся.
Оглушительный, страшный удар отбросил его назад. Древний Хуан поморщился, встряхивая правую ладонь.
– Значит, пропустили мы кого-то… Ладно, бунтарь Сапата, разберемся еще, кого пропустили… Ты не рыпайся. Допустим, преодолел бы ты меня, добраться до связи попытался бы. Тут ведь дряхлого Хуана много хороших ребят страхует. Ты в прицеле, старик. А я – всего-навсего благообразная картинка, иллюзия слабости. Мои внуки учат меня, мол, дедушка, мятежи надо топить в крови… Твой дурацкий мятеж давно разочли и вычислили. Знаешь, внуки-то правы. Двум из них я носы разбил за государственную дурость, третьему, который настаивал, разбил губу и отправил в пилигримаж к Сантьяго-де-Нуэва-Картахена. Пешком. На триста километров. Очень помогает, по себе знаю. Теперь вот тебе зуб сломал, опять же красненькое течет… Вот и вышло: правы они, кровищи море натекло, – из двух-то разбитых носов, из губы и из зуба. Утопил я в ней мятеж. А?
– Затравили… Суки… Ведь все угробите.
– Глупости. Ты сам все чуть не угробил, а ошибки своей понять не хочешь. Хорошо, если не хочешь, значит, просто упрямый баран. А если не можешь понять, значит наша была большая ошибка, общая, – что когда-то поставили тебя старейшиной, а ты оказался дурак-дураком.
Маслов, размазывая кровь, зло посмотрел на него. Все рухнуло. Шансов нет. Решив так, он неожиданно успокоился. Даже не стал вставать. Лег навзничь, затылком чувствуя тепло подогретого пола. Все. Кончено. Он больше никто. И на нем больше ничего не висит. Дела он сдаст без дерьма и свинства, ничего не портя, нигде не гадя. Маслов любил свою планету. Они так не научились любить ее. С-сучья масть.
– Ты бы хоть спросил меня, старейшина, что мы ошибкой твоей считаем. Ты был кое-кем. Имеешь право задавать вопросы.
– Лишние слова, Хуан. Вы свалили меня. Добились, чего хотели. Избавь меня от лишней болтовни. Какая ошибка, о чем ты? Игра интересов. Хотя, конечно, вижу я ошибку. Некем вам планету взять, нет у вас таких людей. Меня вышвыриваете, а… впрочем, незаменимых нет. Дряхлею. Дерьмом плеваться начал.
– Все? Я ждал от тебя большего, Андрей.
Ох, как больно сделалось распростертому на полу Маслову! Все, вроде бы, давно отболело в нем, душа закаменела. Нет, гляди-ка дергается еще какая-то гадкая слабинка внутри…
Древний Хуан был его учителем. Как управлять Маслов знал сам. Самоуком освоил. А вот как править научил его именно Древний Хуан. Давным давно. Еще в юной части старости. А теперь пришел и отчитывает, гадина, сука, мол, я твой учитель, и ты не оправдал моих надежд… Сохранил, значит, старую свою привычку: называл его четверть века назад по имени, только когда хотел показать, какое же он, Маслов, дерьмо, ни на что не годное дерьмо…
– Пош-шел ты!
Хуан молчал, нависая над ним горой.
– Ладно. Кто будет старейшиной после меня?
– Пока – я. Но недолго. Я дряхлый, я просто старая рыба, которая хвостом еще плещет, но мальков уже не плодит… Мне – поздно. Все, я свое тут давно отбыл. Посижу с полгодика, а потом освобожу место для рыбки помоложе.
– Кто?
– Не знаю. А… Вот ты о чем… Из твоего же, Русского сектора. Он преобладает, это очевидно… Твои согласны были на латино, да хоть на поляка или белоруса… в качестве компромиссной фигуры… Но сейчас все стали ужасно вежливыми, сам удивляюсь. Просто сказали им, русским то есть: хорошо будете верховодить вы; мы этого не боимся. Слышишь ты? Не боятся. Еще при Ветрогонове боялись, даже при Васильеве боялись немножко, я-то знаю… А теперь – не боятся. Твоя заслуга. Отчасти.
– Что за человек?
– Да не знаю же. Достойный будет человек. Такой, чтобы никому не зазорно было служить ему.
– Царя… вводить не станете?
– Рано. Не доросли еще. На себя, дурака, посмотри. Какой из тебя царь? Как из столовой ложки гоночный антиграв. Быть ЦАРСТВОМ… – Древний Хуан выделил голосом это слово, – так прежде надо нам всем стать лучше. ЦАРСТВО требует высоты душ…
«В каких облаках витает старик…»
– Теперь признайся, ты, чистенький… Зачем вы мучили мое тело… ты лично… со всей сворой…
Хуан недоуменно поднял брови. Неужели и впрямь не знает? Не знает, точно. Может, без него, мимо него сделали ход? Нет. Этот бы не позволил, его на кривой не объедешь…
– Ты о чем?
– Все. Я ошибся. Тебе это ни к чему.
И Маслов замолчал. Ему больше не о чем было спрашивать бывшего учителя.
– О себе, значит, тоже ничего узнать не хочешь?
Старейшина усмехнулся:
– Корона стоит больше жизни. Когда первого уже нет, второе теряет смысл.
– Ты моя ошибка, Андрей… Лично моя ошибка… Я… недосмотрел. Корона – да, больше жизни, но меньше души, а ты так и не понял этого. Балбес. Жалкий балбес.
– Ну, давай, пустословь еще.
– Собственно, делай, что хочешь. Конечно, негласного надзора за тобой до самой смерти не снимут и к политике не подпустят. Содержание…
– Подавитесь своим содержанием. – совершенно спокойно перебил он Хуана. – Я тоже рыба не юная. Икру отметал.
Его собеседник сокрушенно покачал головой.
– Твоя судьба, значит, совсем тебя не интересует?
– Какая судьба? Зачем теперь длить судьбу? Помирать надо.
– Я древнее тебя, сам отдал всю свою власть, жену пережил давно, а все-таки ценю жизнь…
– Сделай милость, заткнись.
Между ними плескалась черная водица молчания.
Маслов не мог сосредоточиться на какой-нибудь связной мысли. Два слова, вытеснив все прочее, без конца чеканили шаг в его голове: «Позор… поражение… позор… поражение… позор… поражение…» Потом он все-таки сформулировал главное: «Наверное, лучше было бы мне умереть, чем почувствовать себя битым».
