Она допила остатки чая, сжала чашку в руке и в бессильной ярости стукнула кулаком по стене.
* * *
Светлана Детова уже приноровилась к своей тайной работе. Появилась новая информация. Она задержалась на новых файлах, дополняющих ее секретный архив. Один за другим она проверяла свои защитные коды, которые должны закрепить в памяти свежие рассекреченные материалы.
Потом остановилась и потерла пальцами усталые глаза, огляделась по сторонам: ей казалось, что она вот-вот задохнется. Ужасно надоела эта комната. Несмотря на обилие воздуха и зеркальную стену, которая создавала иллюзию большего пространства, помещение все чаще казалось ей камерой на Лубянке.
Светлана закусила нижнюю губу. Ни в одной из камер Лубянки еще не сидел такой дерзкий заключенный. Идея, сходная с той, что зародилась в мозгах Шейлы Данбер, уже затаилась где-то в глубине сознания Светланы. Теперь, когда кабина наблюдения была для них потеряна, ей оставалось только гадать — и слепо верить. Никто в ее жизни не мог заставить ее довериться кому бы то ни было. Но сейчас все изменилось.
Она посмотрела на экран терминала — ее раздражали мерцающие значки Ахимса. Но от нее зависели люди — такие, как Сэм Даниэлс.
— Он американец, — напомнила она себе.
Светлана энергично тряхнула головой, пытаясь отогнать его образ. Значки плясали перед глазами. Чисто интуитивно она расположила команды в иной последовательности и тут же пожалела о своей поспешности. Новая информация заполнила экран. Список команд. Она узнала их логическую очередность.
Какое-то время она внимательно смотрела на экран, потом медленная улыбка тронула ее губы.
— Может быть, именно сейчас, Толстяк, я поймала тебя за твои маленькие усики, — прошептала она, переводя дыхание. Трясущейся рукой она зафиксировала свою догадку в художественно исполненной закорючке, которая была похожа на дерево: список команд. Используя все, чему она научилась, Светлана вызвала рассекреченный файл. Когда данные вспыхнули на экране, она удовлетворенно улыбнулась.
* * *
Клякса старался удержать свои бока в натянутом состоянии, когда Толстяк читал сообщение: Болячка запрашивал Толстяка, почему тот не выходит на связь. Толстяк образовал манипулятор и отключил аппарат.
Клякса тихонько попискивал. Почему? Почему Оверон не желает отвечать на вопросы своих сородичей?
Толстяк, ты сошел с ума? В твоих действиях нет никакого смысла. А если ты сошел сума, то что будет со мной? Я стану отверженным. Ты меня заразишь. Это все люди. Так и должно было случиться. Они что-то сделали с тобой. Но что? Как?
Свистя дыхательными отверстиями, Клякса смотрел на мониторы. Где-то в них должен быть ключ. А если нет, то что ему делать? Как ему, простому штурману, сбежать от обезумевшего Оверона? Такого еще никогда не случалось.
* * *
— Думаю, дело у меня движется. Мне кажется, что писать программы не так уж трудно, каждый студент-первокурсник справится с этим.
Шейла кивнула, замечая напряжение в глазах Светланы и в ее поникших плечах. Она сидела за столом напротив, нервно потирая руки.
Что это, Светлана? Обычно ты холодна, как ноябрьский ветер.
— Я открыла в себе новые возможности, я даже не думала, что смогу сделать такое. Но учеба — это всегда увлекательное путешествие, никогда не знаешь, что встретишь на своем пути. И иногда обнаруживаешь довольно страшные вещи.
— Понимаю.
Черт побери, если бы только мы могли поговорить открыто! Шейла встала и прошлась по комнате, зная, что каждый ее шаг отражается в зеркальной стене. Какого черта Толстяк установил эти зеркала? Что он прячет? Мониторное оборудование?
— Если у тебя есть время, я думаю, тебе захочется просмотреть мои записи. Их не так много, но мне хотелось бы, чтобы ты знала, что, сидя взаперти, я не сплю.
Шейла делано улыбнулась и взяла у Светланы из рук кипу бумажек, проглядывая записи. Полная бессмыслица.
Увидев выражение ее лица, Светлана добавила:
— Изучая программирование по системе Ахимса, можно увидеть, что она сильно отличается от нашей. Увидевший это аналитик из КГБ подумал бы, что руководство составлено неправильно.
Шейла бросила короткий взгляд на русскую женщину, уловив в ее голосе странную интонацию.
— Наверно. И что, сильно отличается?
— Да, эта система намного сложнее, чем человеческая. Может быть, я никогда не смогу в ней разобраться, но хочу, чтобы ты знала — я стараюсь.
У Шейлы запершило в горле, и она сглотнула.
— Я очень благодарна тебе за твою старательность. Даже если твои попытки тщетны, продолжай работать.
Светлана взяла бумаги и снова положила их на стол.
— А как идут тренировки?
— Дело движется. Сейчас мы работаем над отражением возможной контратаки.
Светлана явно испытала облегчение от этой новости.
— В таком случае не буду отрывать от работы. Я просто хотела отметиться.
— Спасибо, майор — Она смотрела, как Светлана берет свои записи и идет к двери. — Благодарю за самоотверженность.
— Всего хорошего. — Светлана вышла.
Шейла взяла в руки ручку и нахмурилась. На глаза ей попалась бумажка, видимо, оторванная от одной из страниц.
Она встала, подошла к автомату за чашкой свежего чая и уселась на стул Светланы, передвинув к себе пару бумаг со своего края стола. При этом краем глаза она смотрела на Светланину бумажку. Одну за другой она проглядывала записи, надеясь, что Толстяк потерял к ней интерес, если он вообще ведет наблюдение. Черт, никогда нельзя расслабиться!
Она пробежалась пальцем по серии беспорядочных закорючек, вгляделась в них повнимательнее, и сердце ее сжал холодок. Первый рисунок изображал человеческий глаз, второй — разбитое яйцо, третий — пересеченную крест-накрест плоскую штуковину с хвостиком. Следующий явно был замысловато выписанным словом “тема” — с выступами и завитками. Потом стояло двоеточие. Последний рисунок изображал в карикатурном виде мужское лицо. Фуражка с высокой тульей и свастикой. Хмурый взгляд и усики не оставляли никаких сомнений.
Я нашла архив. Тема: Гитлер.
Тед Мэйсон и Мэрфи вышли из столовой. Тед что-то говорил, жестикулируя, Мэрфи слушал. Когда Тед не думал о своей Памеле, он выглядел счастливчиком, которому всегда везет. Казалось, Круз тоже пришел в себя. Разговаривая с ними, Мэрфи думал о Драчуне Уотсоне и Вилли Керни. Пройдет время, и они будут называть меня Бабушкой Мэрфи. Его передернуло от этой мысли.
