И тут лицо стало пугающе изменяться – при этом непостижимым образом оставаясь лицом абитуриента со смутными перспективами по фамилии Кромлех. Но… это был уже не человек. Нет, точно не человек, а что-то вроде рептилии – с голубовато-серой, местами покрытой какой-то роговой чешуи, кожей, костистым гребнем на голове, с маленьким ртом, плотно прикрытым четырьмя губами... Сморщенные веки поднялись, и на профессора в упор глянули выпуклые глаза с красной радужкой и щелевидными зрачками. Быстро мигнуло перепончатое третье веко. Под глазами Столяров видел жаберные щели...
- Майя? А почему именно их? – словно со стороны, услышал он свой ответ на реплику абитуриента. В реальном мире время не двинулось. Столяров наглухо закрыл в сознании заслонку перед своим видением.
Теперь, в пьяном расслаблении, заслонка приоткрылась, и Столяров забросил в себя еще порцию алкоголя, чтобы закрыть ее вновь.
Но Евгений понял, что творилось в создании профессора. Он сам не раз видел эту многоцветную и многослойною, постоянно меняющуюся бесконечность, откуда иногда приходили видения удивительных мест и странных существ. Кромлех больше не думал, как иногда в детстве, что сошел с ума. Теперь он знал – совершенно точно – что это его судьба. И что никакой КГБ, никакой Столяров, и даже сам Хозяин – да и никто вообще – не смогли бы встать между ним и ее исполнением. А если попробуют, против этого выступит сама Вселенная.
***
Евгений Кромлех. СССР. Калининградская область. 21 июня 1947 года
Мимо Женьки проехала, обдав пылью, очередная машина, водитель которой не обратил внимания на его поднятую руку. Уже десятая машина. А может, двенадцатая. Кромлех уже давно не считал их – с час, наверное. Просто брел по шоссе от Пиллау… вернее, Балтийска.
…Уговорить отца оказалось просто: Женька рассказал ему про Монику и что жаждет встретиться с ней снова. Он и в самом деле хотел с ней повидаться, хотя вполне прожил бы и без того. А вот попасть в амбар ее дядьки ему было жизненно необходимо…
Мать пришлось уламывать несколько дольше – множество раз повторив, что он лишь узнает, что с девушкой, и тут же вернется назад. Отцовские связи в мире железных дорог легко уладили все сложности и с документами, и с билетом. Пожалуй, даже слишком легко, но Женька об этом не думал.
Бумаги у него были прекрасные, в них значилось, что Кромлех Е.В. направлен в Калининградскую область на работы в колхозе. Такие временные поселенцы – наряду с постоянными – после войны ехали сюда со всего Союза, и Женька просто затерялся в этой людской массе.
Протрясясь в вагоне сорок часов по Белоруссии и Литве, он вышел на сортировочной станции в Кенигсберге… конечно, тоже уже Калининграде, теперь исполнявшей роль разрушенного во время штурма города вокзала. Впрочем, дошел Женька и до здания вокзала, посмотрел на его выжженные советскими огнеметами руины, полюбовался чудом уцелевшей скульптурой усмиряющего коней Хроноса, окинул взглядом величественные закопченные своды и зияющие проемы огромных выбитых окон. И отправился выяснять, как можно попасть в совхоз «Красный путь» - так теперь называлось бывшее поместье фон дер Гольца.
Еще три часа до Балтийска – через весь Земландский полуостров на еле ползущем поезде из разнокалиберных вагонов. Тамошняя картина была уныла – однообразные двухэтажные серые дома с высокими черепичными крышами, шоссе – оно же главная улица, старинная крепость, каналы и маяк, далеко вынесенный в море. Разрушен город тоже был основательно, но самые явные следы войны уже убрали.
Все это мелькало пред Женькой, оставляя на сознании лишь легкую рябь – как невнятные, быстро меняющиеся декорации в странном спектакле. Они не имели значения – для него существовал лишь амбар в небольшой немецкой деревне – приземистое строение с крытой соломой покатой крышей и щелястыми стенами из потемневших досок. Он явственно видел серые валуны, покрытые мхом, из которых было сложено основание строения. В узкой расщелине между ними он спрятал главное сокровище своей жизни. Почему-то он был уверен, что кодекс ждет его в целости и сохранности.
…Шоссе было довольно оживленным – по нему неслись и набитые людьми и грузами машины, и легковушки, в основном трофейные, с людьми в военной форме. Но никто не спешил останавливаться, чтобы подбросить одиноко бредущего парня.
Однако этот грузовичок-полуторка, проехав мимо него несколько метров, вдруг затормозил. Женька со всех ног бросился к нему.
- До «Красного пути» добросишь? – с надеждой спросил Женька открывшего кабину парня чуть постарше его, с простым открытым лицом.
Тот расплылся в улыбке.
- Да я как раз туда, братушка. Залезай, все веселее ехать будет.
Не веря своей удаче, Женька скользнул в кабину.
- Мишка, - парень протянул ему большую, очень твердую ладонь.
- Женька.
Они ехали около двух часов. Мишка болтал, не переставая, изредка задавал короткие вопросы попутчику, выслушивал их явно вполуха и тут же продолжал рассказывать о собственных делах. Женька, сказавший лишь, что присматривает дом для намеренной туда переселиться семьи, сам узнал о парне все. Тот был из Твери, то есть, Калинина, детдомовец, сразу после школы призван в армию, успел повоевать год, в том числе и в этих местах. Так что, когда в новую советскую область стали вербовать переселенцев, раздумывал недолго. Ему что Калинин, что Калининград – все было едино, а в Восточной Пруссии понравилось еще во время войны. Тем более, в Калинине он жил в общажной комнате на десять человек, а здесь можно было заселяться в любой брошенный дом. Теперь работал шофером в «Красном пути» и, в целом, жизнью был доволен.
Вообще, как заметил Женька, главной чертой его нового знакомого был прямо-таки брызжущий оптимизм, уверенность, что рано или поздно все будет хорошо и даже отлично. Однако на Евгения дома с сорванной черепицей, которые он помнил чистыми и аккуратными, измождённые люди в деревнях, вереницы наглых крыс, сигающих через дорогу среди бела дня, произвели довольно унылое впечатление.
Впрочем, все это тоже сразу же отбрасывалось на периферию сознания, как не соответствующее его главной цели.
Превращение аккуратной немецкой деревни в захудалое советское хозяйство его тоже не впечатлило. Да, он не видел особого зла от здешних обитателей, но для него они всегда оставались врагами. И то, что сейчас вместо степенных deutschebauern* по плохо прибранным деревенским улочкам сновали убогого вида советские колхозники и пространство оглашалось русским матом, Женьку печалило очень мало.
Бауэры, впрочем, тут еще оставались – то тут, то там мелькали памятные Женьке лица. Мишка поехал сдавать груз, а Женька, наспех поблагодарив его, скользнул за бредущей по улице с каким-то кулем женщиной, показавшейся ему знакомой.
- Gutenabend, frau **, - обратился он ней.
Ответ был ошеломляющим:
- Здравствуйте, я ваша тетя, - по-русски ответила фрау с сильнейшим немецким акцентом, явно не понимая значения фразы, по всей видимости, заимствованной ею от советских пришельцев.
Она была совсем юной, однако сильно запущенной и одетой в какое-то серое рубище.
Да, это была Хельга – подруга Моники. Женька помнил ее полноватой девушкой в ярком национальном костюме трахте, заразительно смеющейся среди молодежи. Теперь это было поблекшее осунувшееся существо.
- Херр Айген! – воскликнула она, в изумлении округлив глаза.
Женька сначала не понял, отчего его появление вызвало такую бурю эмоций – в бытность его в деревне он с Хельгой общался мало. Но тут она схватила его за руку и увлекла в ближние развалины большого фермерского дома.
- Не надо, чтобы вас видели, херр Айген! – разобрал Евгений в бесконечном потоке ее слов.
- Фройляйн Хельга, успокойтесь, пожалуйста, и объясните, в чем дело.
Спокойный голос Евгения, по всей видимости, несколько привел девушку в чувство.
- Херр Айген, про вас спрашивали, - выпалила она, будучи, похоже, в полной уверенности, что парень от этих слов упадет в обморок. Но тот лишь выжидательно смотрел на нее, так что она продолжила:
