– Я пришел, когда вы говорили о допросе с суперпентоталом. Все эти ключевые слова: СБ, соучастие… Форкосиган. Простите, что подслушал: старая привычка… – Он виновато улыбнулся.
– Ну… Спасибо за помощь. Военная дисциплина – штука чудесная.
– Да. Интересно, как скоро до него дойдет, что я ему не командир? Ни ему и никому другому. А, ладно! Так что это за ахинею он тут нес?
Катриона покачала головой и повернулась к Никки:
– Никки, солнышко, что произошло? Сколько этот человек тут пробыл?
Никки все еще всхлипывал, но дрожал уже не так сильно.
– Он вошел почти сразу, как бабушка ушла. И принялся задавать всякие вопросы о том, что происходило, когда лорд Форкосиган с дедушкой были у нас на Комарре.
Иллиан подошел поближе:
– Какие именно, можешь припомнить?
Никки скривился:
– Часто ли лорд Форкосиган оставался с мамой наедине… Откуда мне знать? Если они были одни, то меня-то там не было! Чем занимался лорд Форкосиган, когда я его видел? По большей части ел ужин. Я рассказал ему о поездке на аэрокаре… Он расспрашивал меня о респираторах… – Никки замолчал, сглотнул и посмотрел на мать, судорожно вцепившись ей в руку. – Он сказал, лорд Форкосиган что-то сделал с папиным респиратором! Мама, это правда?
– Нет, Никки. – Она покрепче обняла сынишку. – Это невозможно. Это я их нашла, я знаю точно.
Доказательства очевидны, но что она может рассказать мальчику, не нарушив секретности? Сказать, что лорд Форкосиган был прикован наручниками к перилам и не мог ничего сделать ни с чьим респиратором, включая свой собственный? Никки тут же спросит, кто его приковал и почему. А потом поймет, что он слишком много не знает о той кошмарной ночи, и задумается: а что ему еще не рассказывают? «Почему, мама? Зачем, мама? Что, мама? Почему? Почему? Почему?..»
Она посмотрела на сына.
– Никки! Они все это придумали! Все-все придумали – и только потому, что лорд Форкосиган попросил меня на ужине выйти за него замуж, а я ему отказала.
– А? – мгновенно оживился Никки. – Правда?! Ух ты! Ты же могла стать графиней! С кучей денег и слуг!.. Ты сказала «нет»? – Никки нахмурился. – Так вот почему ты уволилась с работы! Ты так на него разозлилась? Он тебе в чем-то солгал? – В глазах мальчика росло сомнение. Катриона почувствовала, как он напрягся, и ей захотелось взвыть.
– Это не имеет никакого отношения к папе, – решительно отрезала она. – Это… То, что сказал Алекс, – самая настоящая клевета.
– А что такое клевета?
– Это когда кто-то распространяет о ком-то ложь, чтобы нанести ущерб чести и достоинству.
В Период Изоляции за такие дела мужчины вызывали на дуэль. Как жаль, что она не мужчина! Дуэль… Она и сама готова была сейчас кого-нибудь убить, только вот – кого? «Об этом шепчутся по всему городу…»
– Но… – Никки озадаченно посмотрел на нее. – Если лорд Форкосиган был с па, почему он ему не помог? Нас на Комарре в школе учили, как в таких случаях делиться респиратором.
Катриона видела по лицу сына, сколько у него сейчас вопросов. Никки нужны факты, нужна информация, а пока этого нет, бурное воображение плодит ужасающие картинки. Государственная тайна… Она не имеет права.
Тогда, на Комарре, они договорились, что, если Катриона будет не в состоянии удовлетворить любопытство Никки, она приведет его к лорду Форкосигану, и он – как Имперский Аудитор – объяснит мальчику все про государственную тайну. Скажет, что Никки узнает подробности гибели отца, когда станет взрослым. Ей и в голову прийти не могло, что проблема проявится в такой форме и что Имперского Аудитора самого обвинят в убийстве Тьена. Что делать? Мне необходимо поговорить с Майлзом.
– Ну-с, так, – пробормотал Иллиан. – Очередной мерзкий образчик политических игрищ… На редкость невовремя.
– Вы это впервые сейчас услышали? Сколько времени эта гнусность гуляет по городу?
Иллиан нахмурился:
– Для меня это новость. Обычно леди Элис держит меня в курсе всех городских сплетен. Вчера вечером она давала для Лаисы прием во дворце, так что мои разведданные – позавчерашней свежести. Однако совершенно очевидно одно: все началось после того достославного ужина у Майлза.
Катриона в ужасе уставилась на Иллиана:
– Как по-вашему, до Майлза это уже дошло?
– Э… Может, и нет. Кто бы стал ему говорить?
– Это я виновата! Если бы я не убежала тогда с таким скандалом… – Катриона замолчала, увидев, как скорбно сжались губы Иллиана. Ну точно, он вообразил, что тоже виноват.
– Мне нужно пойти поговорить кое с кем, – произнес Иллиан.
– Мне нужно поговорить с Майлзом. Мне необходимо поговорить с Майлзом немедленно!
– Меня ждет машина с водителем, – вежливо сказал Иллиан. – Могу я предложить подвезти вас, госпожа Форсуассон?
Подвезти? Но куда девать бедняжку Никки? Тетя Фортиц вернется в лучшем случае часа через два. Взять с собой? Чтобы он присутствовал на этой… А, какого черта! Это ведь особняк Форкосиганов! Там-то уж точно найдется кто-нибудь, к кому его можно отослать. Матушка Кости, Пим, Энрике. Да! Теперь – еще и граф с графиней. Быстро прокрутив в голове все возможности, она кивнула.
– Да.
Катриона надела Никки ботинки, оставила сообщение тете, заперла дверь и проследовала за Иллианом к машине. Никки был бледен и делался все тише и тише.
Ехали недолго. Когда они свернули на улицу, где стоял особняк Форкосиганов, Катриона сообразила, что даже не знает, дома ли Майлз. Она могла бы связаться с ним по комму, но Иллиан так внезапно предложил подвезти… Они миновали пустой заброшенный парк и свернули к дому. В дальнем конце пустоши на бордюре высокой клумбы кто-то сидел. Маленькая одинокая фигурка.
– Стойте!
Иллиан проследил за ее взглядом и сделал знак водителю. Катриона открыла кабину и выскочила, едва машина подъехала к тротуару.
– Могу я еще что-нибудь для вас сделать, госпожа Форсуассон? – спросил Иллиан.
– Да, – выдохнула она. – Удавить Формонкрифа!
Иллиан козырнул:
– Постараюсь, сударыня!
Машина тронулась. Катриона с Никки переступили оградительную цепь и вошли в парк.
Почва – живая часть любого парка, целая система микроорганизмов. Но эта почва скоро погибнет на солнце, ее смоют дожди. И никто о ней не позаботится… Майлз сидел возле единственного во всем парке растения – крошечного ростка скеллитума, и трудно сказать, кто из них выглядел более одиноким и несчастным. У его ног стояла пустая лейка, а сам Майлз озабоченно взирал на росток. Заслышав приближающиеся шаги, он обернулся. Губы его слегка приоткрылись. На какую-то долю секунды черты его лица исказило предельное волнение, тут же подавленное и сменившееся выражением настороженной вежливости.