смеяться было просто невозможно.
— Зато убийства выглядели эффектно.
— Ещё бы! Стоит перед тобой какой-то мужик и просто целит пушкой, как вдруг — бац, твоё лицо беззвучно начинает плавиться за доли секунды! Я, блядь, гарантирую, что это было эффектно!.. Ачхи! Слушай, — шепнул он резко тому, — ты же понимаешь, что к чему, и просто ждёшь, пока они вернуться, чтобы? — он взглядом указал на пропасть.
— Угу.
— Это хорошо. А то мало ли — вдруг ты… В общем… Да.
На какое-то время в доме повисла неловкая тишина.
— Знаешь, — начал Хан. — а ведь Спрут действительно ни разу не улыбался. То есть… Я видел его однажды лично — ещё до того, как стать наёмником, и все эти дни он…
— А я о чём.
— Похоже, со всеми наёмниками что-то да случается. Ну, почти со всеми…
— Что, опять о том, что высшие ничего не чувствуют?
— Ага. А ещё о том, что счастливые люди не улыбаются двадцать четыре на семь.
— Считаешь?
— А ты утверждаешь обратное?
— Нет — я просто продолжаю улыбаться.
Однако охраны всё не было. Минуту, две, пять…
— Знаешь, после того, как я покинул Эволюцию в семьдесят шестом… В тему об улыбках, так сказать… Так вот: я кое-что понял. У меня ушло на то много лет, но я осознал, что на деле всё то время я был абсолютно несчастлив. И хуже того — до того момента, как осознать гениальную мысль, я всегда думал, что всё было в порядке. Я спорил с Виктором часами напролет на эту тему, думая, что до моего «инцидента» я был счастливейшим человеком на Земле (или, хотя бы, в Северной Америке). Но…
— Но?
— Помог он мне — этот странный старик. Сказал как-то: «Если в твоём понимании всё было так идеально, то почему ты каждый раз возвращаешься к тому времени с сожалением? Говоришь, что нужно было сделать «не так, а эдак», сказать «не то, а вот это» — почему для тебя существует столько вещей, которые следовало бы изменить?».
— Это… — на самом деле Уилл сам помнил с десяток таких моментов у себя. — Умно?
— Вот именно! И я действительно понял! В какой-то грёбаный момент я осознал, что всё то моё «счастье» было лишь попытками договориться с собой, принять ту действительность, куда я сам себя загнал, за счастье! И главная мысль сразу за ней: если я смог обмануть себя на таком уровне… Если я смог настолько поверить… Так переиграть, что вечность готов был отстаивать свою правоту… То насколько же, в самом деле, всё было плохо? Во все моей жизни? Насколько я был не на своём месте и, что важнее, остался ли я там?.. Вот с той поры я стараюсь и не думать — достаточно умен, чтобы осознать своё несчастье, но слишком глуп, чтобы понять, как его избежать. Стараюсь… просто улыбаться.
Ворон по-прежнему смотрел в яму — на матку, смотрел с нечеловеческим хладнокровием и всё так же смеялся. Но взгляд… Если бы Уильям был суеверен, то он был бы готов поклясться, что глаза Джонса немного потускнели — именно так он выглядел, когда узнал, почему Айви не хотел убивать людей.
— Вау…
— «Вау»? — поднял он голову. — И всё?.. Я тут, вообще-то, душу тебе излил, старпёр, а ты: «Вау»?! — он вновь стал самим собой. — Вот это действительно «вау», Уильям! Давай рассказывай, что у тебя!
— Что у меня?
— Хочешь сказать, ты от хорошей жизни с каменной мордой ходишь?
— А, ты об этом…
— О чём же ещё?!
— Ответ: нолновать тебя не должно.
— Не-не-не-не-не — не катит. Даёшь равноценный обмен, потому что я от тебя не отстану. Давай!
— «За день до нашей смерти».
— Тоже не хватит. Что это?
— Это… Мой принцип и долг. Если я скажу, что это связано с проверкой Эволюции — тебе точно хватит.
— С провер?.. А… А-а-а-а… Ух ты. Понимаю. Наверное. А пацан в курсе?
— Нет. И незачем ему.
— Хм… Как знать, как знать… Впрочем, не мне судить, да?.. Но этого опять мало! Я хо… — позади начали раздаваться частые, очень осторожные шаги. — Наконец-то… Но вот только не думай, что я не вернусь к этому вопросу, потому что я о… Эй, вы что там третьего решили привести?!
В комнату действительно вошли трое. Осторожными, слишком мелкими для людей, контролирующих ситуацию, шагами. Обернувшись, Уильям увидел, что одного старика держал в заложниках никто иной, как сам Альвелион. Второй же, сохраняя поразительное спокойствие, молча шёл впереди.
— Развяжи их, — шепнул тот.
— Не знаю, кто ты там, но это явно лишнее — мне бы и хватило того, что они завязали мои руки не за спи… Оу… — Джонс обернулся. — Ох ты ж, мать моя пингвин — вот это!.. Нет, погоди! Ты — парень?! Да иди ты нахер — половина девочек из монреальского борделя не обладает таким личиком!
— Остроумно, — взмах лезвием, и охотника стал свободным от пут. — А теперь советую поторопиться — с севера на это место движется очень большой отряд muertos. Надеюсь, у вас есть машина?
— Ещё и испанский знает. Ох, сука-судьба, ты почти уговорила меня сменить ориентацию!
— Есть. Но есть и одно «но»: нам нужно на север.
— Ты хочешь быстрее сдохнуть? Сказал же…
— Нет выбора — топлива хватит ровно на нужную дорогу. На крайний случай, можно переждать стаю в лесу.
— Просто возьмём мою машину.
— В любом случае, советую вам перерезать глотки этим молодым немолодым людям, — Эммет, всё ещё связанный, сидел над пропастью. — Потому что пристрелите меня, если хоть один из них не додумается либо воспользоваться, либо испортить вам колёса, пока вы будете пытаться отсюда свалить.
— Правду говорит, кх-кх, — сказал заложник. — Останьтесь с нами и защищайтесь!
— Вы так и не поняли?! — вспылил Хантер. — Вы обречены! Вы сами обрекли себя, пытаясь цепляться за лучшую жизнь!
— Тогда мы и умрём, цепляясь за неё.
Так и застыли все участники той перепалки. Уильям из Джонсборо смотрел на стариков и понимал, что Ворон был прав в своих изречениях — убежать в лес и оставить хоть кого-то из жителей Рая
