и Воланд, костюм которого, несомненно, тоже был когда-то сиял белизной. Мужчина сидел на скрипящей перине и пялился на город сквозь заколоченное окно.
— Скажи, сколько раз ты подумал о том, насколько всё это подозрительно плохо? — спросил он из темноты.
— Четыре минимум, — сказал вновь провёл по царапинам пальцем. — Пять.
— И когда был первый?
— Рано — ещё тогда, когда я был у раздвижного моста в это проклятое место.
Мужчина поднялся и медленным шагом пошёл к старику. Отодвинув его аккуратным движением руки, тот закрыл дверь и потянулся к небольшому гвоздю за ней, на котором висел предмет его желаний. В пыльной тишине раздался треск — небольшая масляная лампа, металлический обод которой уже покрылся кое-где ржавчиной от сырости, начала освещать комнату более мягким, нежели тусклым светом. Силуэт Воланда, странно игравший на стенах от дребезжащего света, вновь откинул наёмника от двери, и старый железный ключ приятно зазвенел в замочной скважине, оставляя двух «людей прошлого» наедине в том маленьком мирке, сотканном из самого времени. Он тажке неспешно передвинул деревянный стул с резной спинкой, приятно поскрипывая ножками о старые доски, и сел за стол, скинув лишь небольшую пелену пыли своими перчатками. Лампа теперь стояла справа — ближе к окну. Ладонь скользнула под пиджак и ловким движениям достала оттуда небольшой шёлковый мешочек, который в ту же секунду оказался на уже чистом столе. В одном из ящичков раздался щелчок, и отполированный кусок дерева медленно выехал наружу. Мужчина просунул руку куда-то вглубь полки, и через мгновенье он уже держал в руках небольшую шкатулку — достаточно маленькую, чтобы её с небольшими усилиями можно было обхватить двумя ладонями. Он положил изделие на стол и, опустив руки вниз, уставился в пустоту.
— Скажи, — тихо начал он. — почему ты ненавидишь этот город?
— Не знаю, — неискренне ответил Уилл. — Быть может, потому что я помню всё о нём, а не то, что мне хочется?
— И тебе этого хватает? Разве людская история не показала тебе то, что жертвы неизбежны? Разве твоя собственная история не говорит об этом?
— Жертв не избежать — да, — голос наёмника сделался ниже, — избежать можно лишь их количества. Откуда вы берёте воду? С той же реки, верно? — Воланд кивнул. — Тебе не отвратно её пить, а? Зная, сколько трупов в ней раздулось и сгнило? Сколько рыб копошилось там над сырыми и вязкими кусками мяса только для того, чтобы доделать вашу работу?
— Некоторые и сами шли на это — сами бросали себя в пекло. И не ради себя — ради других — тех, кто останется после. У нас была благородная цель, чужак.
— Да, была — в этом и есть ваша проблема. Даже не ваша — всех. Я понял это однажды, когда мне довелось командовать небольшим военным отрядом: люди, обременённые целью, расценивают других людей как средства. Согласись, трудно послать кого-то на смерть, когда знаешь то, кто он, как жил или живёт, о чём мечтает по ночам — когда смотришь на человека, а не на число. Но вот в другом случае… в другом случае, люди — это просто резерв. «Эй, пошлю-ка я того вот с поддержкой, чтобы добрался до позиции. Да, они могут погибнуть, но в случае выигрыша, у нас будет преимущество» — верно?
— Всё совсем не так…
— Скажи тысячам трупов, что всё совсем не так — они поверят. Вас интересовал лишь результат. Результат рушил жизни, разбивал сердца, громил семьи и ломал хребты только ради того, чтобы остальные зажили счастливо, окруженные мнимой защитой. Ваш ведь канал в некоторых местах и десяти метров не достигает, верно? Скажешь, трудно будет такой перепрыгнуть тому уроду с большими ногами… Как вы их здесь зовёте? Ах, верно — никак. Вы ведь так и не смогли построить те стены, о которых грезили, но зато сделали себе другие, более прочные — в головах.
Мужчина молчал. Молчал и старик. Он соглашался? Он думал над ответом? Он пытался сдерживаться? Неважно. Тот бой, в котором нужно было воевать, давно прошёл.
— Красиво говоришь ты для человека с оружием.
— Если запереть тебя в комнате с сотнями тысяч книг и жаждой знаний да оставить на несколько лет — будешь говорить так же, — с легкой самоиронией ответил бывший пилигрим. — Ради чего был весь этот цирк с зараженным отелем и шкатулкой?
— Ради приватности, разумеется. Рад, что ты всё-таки пришёл, несмотря на очевидные «странности» заказа. Сказал бы я, что ты либо глуп, либо чертовски смел, но кто я такой, чтобы судить?
Он открыл шкатулку, разнеся по небольшой комнате звук скрипящего дерева, и вытащил оттуда миниатюрную записную книжку. Даже сконцентрировав всё своё зрение, Хан смог разглядеть лишь то, что в этой книге, кроме текста, время от времени мелькали фотографии.
— Ты должен убить его, — Воланд вытянул из книжки небольшое фото и положил его под тусклый свет лампы, Уильям начал приближаться, чтобы разглядеть. — Не всё так просто, как ты уже понял. У тебя есть ровно двадцать четыре часа на выполнение — к завтрашнему дню он должен быть уже мертв, — мужчина вытянул из шкатулки небольшую ампулу. — Убить его ты должен вот этим. Не спрашивай о составе — этим уж я делится с тобой не буду. Эффект будет почти мгновенным — спустя минуту он вряд ли сможет нормально двигаться, а через три — дышать. Да и вряд ли ты ему позволишь, сдаётся мне. Без свидетелей, само собой. Труп оставь на месте — яд практически незаметен во время вскрытия — всё будет выглядеть, как смерть по естественным причинам.
С немного размытой фотографии на Уильяма из Джонсборо смотрела знакомая ему маска из греческого театра. В голове всплыла недавняя сцена в переулке.
— Почему он? — неожиданно для самого себя, спросил старик.
— «Почему он?»
— Я хочу знать.
— Я-то думал, что наёмники хотят знать, когда не стоит задавать вопросов.
— Ты же уже привык к ощущениям исключения?
— В любом случае, об этом не тебе думать, — даже не поведя бровью, ответил белый костюм. — Это мои судьи, и моя задача — не допустить разлада между ними. Я не потерплю самоуправства. Тем более, частого. А убийство — это предел. И этот предел, если не справишься, будет достигнут завтра. Сейчас он
