Ледяной рыбак - Тата Олейник

Проснулся я, как обычно, затемно, сквозь жалюзи пробивался еще фонарный свет, не настоящий. 20 ноября, до рассвета долго. Сегодня мне исполняется 18 лет, и сегодня меня заморозят.

Ну, как заморозят. Никакой заморозки на самом деле не будет, ни инея на коже, ни белого льда в венах, ничего такого — Петр Иванович мне все объяснил, температуру тела понизят до восьми градусов. Хватит как раз на должную мозговую активность и на то, чтобы жить приблизительно вечно, почти все процессы в теле замедлятся настолько, что любая черепаха по сравнению со мной будет как пышущий энергией маленький реактивный истребитель. У черепах-то температура целых двадцать пять градусов, потому они могут жить лет двести, редко больше.

Но мне не надо вечности. Мне нужно подождать каких-то лет пять-шесть, максимум, десять, уже сейчас с моим лейкозом научились делать кое-что очень интересное, клетки против него программировать и все такое, а лет через пять почти наверняка научатся его даже лечить.

Только у меня нет пяти лет. У меня и пяти месяцев-то нет.

Как сказал Петр Иванович — болезнь пошла ва-банк и выиграла. Взбесившиеся клетки устроили революцию, и сейчас тело теряет контроль над всем, что в нем происходит. Садиться я, например, уже две недели не могу. А в ближайшее время разучусь глотать, говорить и дышать.

И это очень, очень неприятно. Я знаю, о чем говорю, потому что это со мной уже было, восемь лет назад, тогда меня держали на аппаратах, и уже хотели, как тут говорят, отпускать, но случилось медицинское чудо и проклятый лейкоз решил оставить меня на потом, про запас. Я тогда восстановился настолько, что родители меня даже к морю возили. На коляске, конечно, и в маске, но все равно это было лучшее приключение в моей жизни.

А сегодня, возможно, настанет что-то, что еще лучше моря. Мне даже думать об этом страшно — боюсь сглазить. Хотя Петр Иванович, и тот, из Lesto, уверяли, что сбоев быть не может, что полно в «Альтрауме» таких, как я, играет и все у них распрекрасно.

Но я же еще тот везунчик, ухитрился, вон, такую редкую болячку раздобыть, какой на Земле один из ста миллионов в год заболевает. Это же гребаный джек-пот.

Хотя то, что мне удалось дотянуть до восемнадцати, — уже удача. Несколько лет мои родители и больница пытались влиять на всех — депутатов, журналистов, международные организации — чтобы был снят запрет на подключение в «Альтраум» несовершеннолетних, если те, как я, умирают, например, или в параличе полном. Но все впустую. Жестокая игра, неполиткорректная, шовинистская, вредные привычки, травмирование психики, растление малолетних — ля-ля-три рубля.

Папа говорит, что это — гнуснейшее ханжество, обычное для человечества, которое по отдельности состоит, может, из очень умных людей, но все вместе — тупое, как полено. А Lesto хоть и зарегистрировано в каком-то островном государстве, которое плевать хотело на международные законы и чуть что — начинало вопить, что проклятые империалисты покушаются на суверенитет и национальные традиции, но даже в этом раю контрабандистов и траффикеров приходилось какие-то границы не перешагивать, чтобы совсем не нарываться. И юристы ни за что не позволят подложить компании свинью в виде несовершеннолетнего, которого нужно всем миром защищать от всяких виртуальных ужасов типа секса, насилия и алкоголя.

Потому родители и получали умильные-дебильные ответы в стиле ах-ах, какая жалость, надеемся, ваш мальчик поправится, а пока существует множество прекрасных ВР-игр и пространств для малолетних…

Ага, знаем мы эти игры. На допотопных шлемах с отходящими контактами. Там можно по квадратным головам гладить забагованных щеночков, а если тебя не очень тошнит, то даже покататься на паровозике по очень, очень некрутым американским горкам полторы минуты. В мире есть единственная настоящая ВР-игра — в которую вбуханы миллиарды и миллиарды, в которую играют десятки, а по выходным — чуть не сотни миллионов, под которую выпускаются капсулы, стоящие в Lesto-центрах любого мало-мальски приличного города в мире. И это Альтраум. Категорически запрещенный для всех, кто моложе восемнадцати лет. Невероятные сценарии, бесконечная история, умопомрачительная графика и, что самое главное, фантастические технологии, в том числе био-технологии. Благодаря которым человека можно заморозить — и он будет продолжать жить, а не превратится в овощ с навеки вымершими клетками мозга.

Кучи богатых стариков спонсировали эту игрушку — это все знают, хотя владельцы и акционеры формально анонимны — вливали туда огромные деньжищи, именно чтобы жить в ней со всеми удобствами, пока их наследники воют в судах, требуя отключить бедненьких дедушку и бабушку от розетки и не мучить старичков, и отдать уже долгожданные миллиарды в руки законных внуков и правнуков. Ха-ха… да юристы у Lesto даже круче, чем их техники и программисты. Я читал стенограммы этих судов как юмористическую фантастику, честное слово. Я раньше вообще очень много читал. Очень, очень много, все равно делать больше ничего не мог. Читал все, что подвернется под руку. Фильмы — это тоже хорошо, иногда посмотреть можно, но все-таки смотреть — это очень медленно, а книги и прочие тексты я глотал со второй космической скоростью. Раньше, конечно, пока мелким был. Уже давно я почти не могу читать — очень устаю и многое забываю. Слишком много лекарств и слишком много боли.

Поэтому мне и страшно. Я не очень верю, что, попав в Альтраум, буду чувствовать себя лучше.

Говорят, там все иначе, чем в обычных ВР-игрушках — я не буду чувствовать ни усталости, ни слабости, ни тошноты, ни боли. А буду все ощущать как обычный здоровый человек. Вот только я-то не знаю как чувствует себя обычный здоровый человек. Я в пять лет заболел, а до того почти ничего и не помню.

Здесь, по крайней мере, когда уже совсем устанешь, можно просто сдаться и все закончится. А в капсуле ничего ты не сделаешь, будешь лежать холодным и страдающим бревном столько, сколько понадобится.

Впрочем, долго я там все равно не пролежу, наверное. Индивидуальную капсулу родители мне организовали — продали квартиру бабушки Оли, которая должна была достаться Динке — так бабушка завещала. Очень она Динку жалела. С одной стороны — чего ее жалеть, она-то здоровая. С другой, если подумать, то тоже невесело становится. Динку