Дэлл откинулся на стуле, сцепил руки, задумался.
Почему эта странная девчонка так себя ведет? То просит о близости, то отдаляется в другую галактику. Глядя на кинотеатры, напоминает восторженного щенка, а читая серьезные договоры, улыбается грустно и понимающе, словно застывший на далекой горе памятник божеству, тропинка к которому заросла бурьяном.
В ее глазах ни разу не вспыхнул алчный огонек, а с языка не сорвалось лишней просьбы. Она стала первой и единственной, кто, услышав о его проклятии, пожелал вернуть нож. И вернула бы. Если бы он взял.
Но он не взял.
Почему?
Дэлл и сам не мог ответить на этот вопрос. Вот только неправильно было бы так уходить: прогнанным, выставленным за дверь, неблагодарным, подарившим боль тому, кто подарил свободу.
Да, он бы хотел отблагодарить, но как? Дать денег? Спросить, не нужно ли ей чего, и привезти это? Он был готов дать все, кроме дружбы и того, во что она могла перерасти. Нет, симпатии не рождаются из просьб, не рождаются они даже из чувства благодарности или при взгляде на привлекательное лицо. По крайней мере не у него, Дэлла. Слишком много плохого оставлено позади, и оно еще не отсохло, не отвалилось, не прекратило болезненно жечь разум. Он больной. Психически нездоровый, покореженный, исковерканный. Он не способен адекватно реагировать на мысли о близости. Поэтому – нет. Все что угодно, но только не это.
– А те, что приезжали с тобой, – друзья?
Видимо, затянувшаяся пауза напрягала не только его.
– Да. Коллеги. И друзья.
Меган кивнула. Не стала спрашивать, все ли в отряде Дэлла убийцы. Догадалась сама.
– А кем работаешь ты? – спросил он для приличия, зная ответ.
Взгляд настороженный, как у зверька.
– Секретаршей.
И снова единственное слово в ответ. Не разговорить, не вытянуть сути, не услышать лишнего.
Меган ассоциировалась у Дэлла с покупателем дома, пришедшим посмотреть на убранство, но по какой-то причине вдруг передумавшим заключать сделку. Вот он походил в бахилах по коврам, огляделся, осмотрел зал, но подниматься на второй этаж или оглядывать террасу не стал – сразу же поспешил к выходу, стараясь ничего не задеть, не примять, не наследить. Да, аккуратный такой покупатель. Тихий, вежливый и совершенно непонятный.
Так же и Меган – отвечала коротко, будто опасаясь сказать лишнее, вовлечься, почувствовать интерес. Если отбросаться пустыми фразами, кивнуть, а где-то вообще промолчать, то можно уехать домой целой, неизмененной, не допустившей внутрь.
В какой-то момент в нем вспыхнул забытый азарт – попробовать разговорить? расслабить?
Его взгляд упал на ее ладони, сжимающие белую фарфоровую чашку, на тонкие пальцы с короткими ногтями.
Такие бы не оставили шрамов…
У Лолы были накладные ногти: длинные, острые, раскрашенные безобразным сочетанием ярких, кричащих цветов, с налепленными поверх стразами. Вульгарные, почти шлюшечьи. Вероятно, дань моде.
Каждый раз Лагерфельд – врач отряда – качал головой, залечивая отметины на его спине. И молчал, не задавал ненужных вопросов.
Новая встреча – новые шрамы.
Иногда она приводила в дом таких же немолодых, разодетых в дорогие шмотки подруг. Из того же сословия, к которому принадлежала сама, – сливки общества, элита, бомонд. Кучу старух, превращенных хирургическими методами в безобразные нафталиновые куклы, щедро осыпанные пудрой и залитые вызывающими тошноту духами. А когда он недостаточно хорошо, по ее мнению, играл в их присутствии свою роль – «Принеси нам еще чаю… встань на колени… поцелуй мою руку», – била по лицу перчатками. Но это позже, в темном коридоре, когда все расходились. Тогда спесь слетала с нее, обнажая неприкрытую злость.
Дэлл вздрогнул и подумал, что ненавидит накладные ногти. Поднял голову, встретился с ровным взглядом Меган, изучавшей его лицо, и чуть виновато улыбнулся.
– Извини, задумался.
– О чем?
Хороший вопрос. Наверное, о том, что с тех пор как Лола умерла – он узнал об этом от одной из ее подруг, случайно встретив на улице: «А вы еще не слышали? Какой ужас! Вчера она захлебнулась рвотными массами в собственной ванной! Я говорила, не следует пить неразбавленный джин и курить иланский табак одновременно, но она никогда не слушала!», – он ни разу не просыпался по утрам с эрекцией.
А может быть, он задумался о том, что до сих пор не понимал, каким именно образом его рабовладельцы теряли нож? Такой ценный, по их мнению, предмет. Лишь в двух из шести случаев Дэллу это было доподлинно известно: все имущество Лолы после ее смерти было куплено неким Адриано Равом, который отдал большинство ее вещей в центр обслуживания малоимущих. Именно так и получил нож предпоследний владелец – пьянчужка Эд, через неделю проигравший Дэлла в покер местному барному вышибале. Возможно, история с того момента могла бы закрутиться иначе, но вышибале, не поверившему пьяному посетителю, твердящему заплетающимся языком какую-то ерунду о «рабе», хватило одного взгляда на стоящего возле машины бугая-Дэлла, чтобы зло сплюнуть на землю и зашвырнуть нож в кювет.
Тот самый кювет, в котором его и нашла сидящая напротив девушка.
Дэлл понял, что вновь затянул с ответом.
– О разном.
И поймал себя на мысли, что он ничем не лучше нее: отвечает односложно, увертками, лишь бы не спровоцировать новых вопросов.
Меган отвернулась и какое-то время молчала, глядя на взбивающих пену в металлической кружке барменов. Пронзительно свистел под давлением в трубке горячий воздух. Затем повернулась и неуверенно закусила нижнюю губу.
– Скажи, а в эти две недели я имею право тебя о чем-то просить?
Дэлл, начавший расслабляться, вновь непроизвольно напрягся. Заставил себя кивнуть:
– Да. Эти две недели я все еще твой «раб».
Сказал и словно заледенел внутри. Еще две недели.
Зачем? Ведь мог бы уйти уже сегодня. Идиот.
Меган уловила его эмоции; в ее зеленые глаза вернулась усталость. На мгновение кольнул стыд, но тут же пропал. Она не такая, она лучше. Но Дэлл отвык от нормальных людей. Протянуть бы еще четырнадцать дней, а потом – свобода.
– Отвези меня, пожалуйста, домой. Отсюда далеко пешком.
– Конечно.
Наблюдая за ее худощавой, почти хрупкой фигурой, шагающей впереди него вдоль прохода, Дэлл вновь почувствовал странный интерес: почему она не пользуется тем, чем могла бы? Почему выстроила вокруг себя стену еще выше, чем его собственная? Почему не скажет лишнего слова, будто старается не наследить на его полу, не оставить ни единого мазка на холсте его жизни?
Можно, конечно, забыть.
А можно попытаться узнать. Ведь впереди еще четырнадцать дней.
«Тринадцать, – поправил он себя. – Уже тринадцать».
* * *
Если бы не продолговатая лампа над раковиной, кухня бы полностью утонула во мраке, но Дэлл не стал зажигать свет. Прошел к холодильнику, распахнул дверцу, отыскал глазами пачку апельсинового сока и налил его в стакан. Поставил пачку на место, сел за кухонный стол. Задумался.
Интерес, спонтанно возникший к Меган в кафе, не угас – продолжал тлеть, словно уголечек, покрытый слоем пепла.
Может, то был вовсе не интерес, а нормальное человеческое желание отблагодарить, и он просто-напросто отвык от человеческих желаний, начал принимать одно за другое? Как бы то ни было, а воспоминания о сегодняшнем вечере царапали, как царапают кожу щеки перья, торчащие из подушки.
Все, свободен – он до сих пор не мог ни поверить, ни до конца осознать. При любых условиях свободен: Мак забрал договор и надежно его сохранит. Тринадцать дней, и можно будет расправить крылья, взлететь, размять затекшие плечи и устремиться вверх, к небу, к солнцу. Всего лишь тринадцать вечеров в компании девчонки… «…С грустными глазами», – вдруг подумал он и запнулся; прежняя мысль оборвалась.
Дэлл, глядя на темный дверной проем, ведущий в столовую, отпил сок, осторожно, чтобы не стукнуть, поставил стакан на деревянную поверхность стола.
Хорошо. Он не может ей дать близости, но она и не просила о ней. Но что-то человеческое он дать так или иначе может. Например, подарить улыбку, кусочек тепла или какую-то вещь. Ведь у него есть деньги. Почему бы не использовать их? Да, через две недели он уйдет – это придется еще раз объяснить, если понадобится, – но кто сказал, что оставшиеся вечера должны пройти так же тускло и уныло, как сегодняшний?
Уголек в душе, не затоптанный грубой подошвой, разгорелся ярче – задымил, закоптел.
Нужно разговорить Меган, узнать, что ей интересно, что она любит.
Тускло поблескивали в полумраке ряды висящих на стене поварешек, которыми Дэлл никогда не пользовался. Повара он так и не нанял – зачем повар, когда не принадлежишь себе и не знаешь, появишься ли вечером дома? А за кухонную утварь спасибо декоратору, решившему, что уют – неотъемлемая часть любого хорошего дома. И теперь этот самый дом, уютный, но чаще всего пустой, взирал на сидящего на кухне мужчину сонными глазами, не прислушивался к его мыслям, почти спал.
