— Я написала родственнику отца, дяде Энтолю… он занимается патентами на изобретения…
Морщинка на лбу искусника разглаживается. А я поспешно начинаю рассказывать обо всем, о чем молчала раньше. И о тете, и о шпионе Ирдии, и о нечаянном «убийстве» амулетом святой Виржии. И о решении попросить денег у дяди Энтоля. И о догадке, что не он со мной переписывается… Обо всем рассказываю, ничего не утаиваю.
Дослушав до момента общения с «женихом» с помощью почтовой шкатулки, искусник простирает ладонь над горкой золота.
— Чисто, следящего заклинания нет.
— Оно было, — тихо возражаю я. — Его убрали.
— Кто? — тотчас реагирует Каррай.
— Не могу назвать имя, я дала клятву Горанна-Ата.
— Ладно, это несущественно. Лучше поговорим о бароне Лардо.
Это «поговорим» походит на настоящий допрос: столько вопросов, кажущихся неважными… Каррай настойчиво уточняет, переспрашивает, порой задавая один и тот же вопрос, но иными словами.
И потому, когда выхожу из его дома, чувствую себя выжатой, как драгоценный плод инистого дерева, чей сок незаменим при попытках увеличить магический резерв.
На удивление проблем с комендантом или кастеляншей, госпожой Кошкиной, не возникает: они на своих рабочих местах и доброжелательно относятся к внезапной переселенке.
Заведующая бельевым хозяйством, полноватая женщина со светлой косой, скрученной в толстый крендель на затылке, даже помогает нести набор казенных вещей, от которых отказаться не получается, — запрещено правилами общежития.
— Замечательная комната вам досталась, адептка! — радостно вещает кастелянша, пока мы поднимаемся по лестнице на третий этаж.
Студенты, которые попадаются навстречу, ускоряют шаг, одаряя меня при этом сочувствующими взглядами.
— И чем же она замечательна, госпожа Кошкина?
— Она благотворно влияет на жизнь тех, кто в ней живет.
— Как интересно…
— Очень! На этаже есть еще одна комната с историей, невезучая триста тринадцатая, но комендант одиннадцать лет назад приказал переделать ее в кладовку для уборочного инвентаря.
— Да? — Сбитая с толку резкими переходами в рассказе с моей комнаты на другую, могу только поддакивать, но госпожа Кошкина не возражает.
— С тех пор как фанатик запрещенного культа Искусителя убил адептку, в ней жившую, так и пошла дурная слава про триста тринадцатую.
— Прямо в комнате убил?! — ужасаюсь я.
— Нет, что вы! — возмущается кастелянша. — В разрушенном храме, как и остальных бедняжек. Но та, из триста тринадцатой, стала последней жертвой. Эшкилепоклонник совершил ошибку, выкрав сестер декана и лучшего студента боевого факультета. Девочек искал весь город, а нашел брат той, которую уже убили…
— Простите, что перебиваю, но мне непонятно, о ком вы говорите! — не выдерживаю я, теперь догадываясь, почему на меня жалостливо смотрят встречные адепты. При всей любви к сплетням кастелянша совсем не умеет их рассказывать.
Женщина, недовольно посопев, начинает повествование заново, и вскоре я узнаю жутковатую историю.
Почти двадцать лет назад в Вышеграде кто-то убивал студенток целительского факультета. Да, кто-то покусился на то, что большинство считает милостью Создателя. Кто похищал девочек и зачем, так и не выяснили. Когда брат одной из них ворвался в оскверненный храм, фанатик ушел порталом, успев скрыть лицо рукавом плаща. Выжившая целительница потеряла память и тоже не смогла ничего поведать об убийце своей подруги. Лишь по незаконченному обряду установили, что собирались его провести во имя Искусителя…
— Говорят, бедняжка истекла кровью на руках брата, он снял ее с алтаря, чтобы разорвать ритуал, — завершает рассказ кастелянша и, помолчав, тихо добавляет: — Помню, парень тогда натворил бед с горя-то. Даже в гарнизон уходил и надолго пропал, попав в плен к четырехруким.
Что? В плен к степнякам? Мое сердце бьется, как птица в клетке.
— Вы… вы сейчас об искуснике Каррае говорите?
Я молюсь, чтобы мое предположение оказалось ошибочным. Мало ли кто еще из боевиков попадал к степнякам в плен?
— Ну да, о Каррае. А я разве не назвала имя? — искренне удивляется Кошкина. — Да, фанатик угомонился только после нападения на сестер Каррая и Ораша.
Я спотыкаюсь на ровном месте. Рассказчица так спокойна! Ее равнодушие и черствость злят. И мне приходится мысленно себе повторять, что прошло почти двадцать лет, что до сих пор болит только у тех, кто имел непосредственное отношение к жертвам… А люди любят делиться страшными и слезливыми историями.
Кастелянша рассказывает что-то еще, а я… а мне теперь понятны слова ректора о слабости Каррая к целительницам в беде. Помощь им — искупление за смерть сестры? Бедный искусник! И бедный Ораш… Несмотря на то что его сестра выжила, вряд ли она живет полной жизнью, зная, что убийца подруги все еще где-то бродит…
Разговорчивая госпожа смолкает, когда мы подходим к двери с квадратной металлической пластиной, на которой выгравирован номер «317». Замочной скважины нет.
— Отворите дверь, прикоснувшись ключом к бляшке с цифрами.
Я следую ее совету. Щелчок — и дверь открывается, впуская нас в просторную гостиную, оформленную в спокойных оттенках серого, бежевого и синего. Большой стол, мягкие лавки со спинками, компактная магоплита и холодильный шкаф, шкафчики и полочки на стенах. Кроме входной двери есть еще четыре, на одной — предсказуемо знак ванной комнаты, на остальных номера — «1», «2», «3».
— Девочки, я вам новенькую привела! — Женщина стучит в комнаты соседок, но никто не отвечает. — В библиотеке, наверное? Что ж, потом познакомитесь. Обживайтесь, разбирайте вещи, адептка. И добро пожаловать!
Она медлит на пороге, будто ей не хочется оставлять меня в одиночестве, но приходится.
Дверь с единицей открывается привычным способом — проворачиванием ключа в замочной скважине.
Светлая, с высоким окном комната радует чистотой и стенами приятного для глаз нежно-зеленого цвета, который благотворно воздействует на усидчивость студентов. Кровать на высоких ножках, как раз чтобы задвинуть под нее дорожный сундук. Есть шкаф, туалетный столик с зеркалом, на полу темно-зеленый ковер с мягким ворсом. Стола нет, значит, письменные задания придется выполнять в гостиной.
Конечно, комната до моей спальни дома недотягивает, но по сравнению с флигелем Совкиной это настоящий дворец.
Какое там «разбирайте вещи, адептка», которых, к слову, пока и нет, кроме казенных! Упав на пышную кровать, я раскидываю руки. Радость от того, что как нормальная студентка буду вставать на пару часов позже, не буду добираться до академии в метель и возвращаться по ночам, на какое-то мгновение вспыхивает снова, заставляя на время позабыть ужасы, рассказанные Кошкиной.
Отдохнуть удается всего несколько минут. В дверь стучат.
— Привет, — здоровается кареглазая шатенка, когда я открываю ей. — Кастелянша ушла насовсем? Или обещала вернуться?
— Привет. Она попрощалась.
Девушка, одетая в нежно-голубое домашнее платье, заметно расслабляется:
— Повезло нам. Видать, она занята, иначе застряла бы тут надолго, найдя свежие уши. Кстати, я Ива, Иванна Цветова, третий курс, целительство.
— Соннэя Близард, первый, тоже целительница.
— Приятно познакомиться, Соннэя, — улыбается соседка. — Я обед в столовой пропустила, перекусишь со мной?
— Спасибо, нет, но от чая не откажусь.
— Тогда ты занимайся разбором вещей, а я накрою на стол.
Мои первые впечатления: Ива прямая и светлая, как истинная целительница. Она сразу вызывает симпатию. Похоже, с одной соседкой мне повезло. Интересно, какая вторая?
Цветова не успевает уйти — в дверь снова стучат.
— Войдите, открыто.
— Близард, — в комнату вплывает моя сокурсница Элизара Нейсс, — с новосельем тебя.
— Ты совсем не удивлена, увидев меня здесь?
— Зная, кто убедил Магретт съехать к мужу, сложить два плюс два несложно.
Сердце екает.
— А подробнее можно, Нейсс?
Вместо нее отвечает Ива:
— Магретт недавно вышла замуж, но отказывалась переезжать в преподавательский домик к мужу, ожидая, что он купит особняк в городе. А его родители, узнав, что младший сын женился на дочери торговца тканями, перекрыли финансирование. Теперь пара может рассчитывать только на преподавательскую зарплату, которая хоть и велика, но дом мечты сразу на нее не купишь.
— Почему не поможет отец девушки?
— А он тоже против брака единственной дочурки с аристократишкой. — В голосе однокурсницы слышится неприкрытая горечь, и я в который раз убеждаюсь, что в семье самой Элизары не все так гладко и спокойно, как ей бы хотелось. — Родители-самодуры есть во всех сословиях, Близард.
— Но девушка ведь съехала? Устала ждать?
