Тоже было много красного.
Злой цвет.
Неправильный. И марево, которое сгущается, выводит Кайя из равновесия. Он пытается удержаться на краю, но слишком много вокруг людей. Особенно те женщины, забравшиеся в гнезда балконов, стараются. Они кричат, свистят, плюют, но плевки падают на головы тех, кто сидит на лавках. Впрочем, эти головы надежно защищены шляпами. И женщин поддерживают.
Кайя садится туда, где сказано.
Все-таки очень душно. Весна ведь. Снег сошел. Солнце. Мухи кружат, ползают по полотнищам. И гудение их крыльев заглушает голоса толпы.
Громко ударяет молот о бронзовую поставку, и звук его заставляет Кайя морщиться: в камере было спокойней. Но вот воцаряется тишина: ее требует человек в черной пелерине, наброшенной поверх камзола. Он выходит на середину зала, становится между зрителями и судьями, боком к Кайя.
У него громкий голос. И поставлен хорошо.
Человек смутно знаком, Кайя с ним разговаривал… он мастер. Точно, мастер.
Еще пергамент был и печати.
Человек говорит о долге перед народом. О предательстве. Кто и кого предал? Непонятно. Еще о нарушении закона. Попрании прав. Войне…
…война.
Черный храм. И мурана, которая тянется к лицу, желает ласки. Она проглотила алый цвет… когда?
…закон.
Кайя обвиняют в том, что он нарушил закон?
Невозможно. Кайя Дохерти не в состоянии нарушить закон. У него в голове… темнота. Там было что-то злое, чуждое, но оно исчезло, и вместе с ним исчез сам Кайя. Он есть, и как бы его нет. Только осколки, которые не получается собрать.
Человек замолчал. И у Кайя спросили, не хочет ли он ответить на обвинения, выдвинутые Конвентом. Кайя не захотел: некогда.
Ему вспомнить надо: времени почти не осталось.
Вернули в камеру, но другую, чистую. И принесли еды, даже молока, только мало. Попросили признаться, Кайя отказался. Он не может признаваться в том, чего не помнит. Это незаконно.
Ушли, наверное, расстроились. Свечу вот забрали. А темнота зовет-зовет, шепчет, пробуя на вкус его имя. Когда-то Кайя думал, что под кроватью прячутся чудовища. Он забирался на кровать с ногами и прятался под одеяло. Сразу становилось душно и жарко, но Кайя не находил в себе сил выбраться из укрытия, лежал, почти задыхаясь. А потом все изменилось: ему подарили друга.
Как его звали?
Имя – это важно. Кайя не помнит. Он зол на себя. Ходит по камере. Упирается лбом в стену… нет, затылком надо. Колодец. Камень вокруг. И руки связаны. Или выбраться, или умереть. С размаху и затылком о стену. Камень хрустит. Крошится.
Что дальше?
Существо, чей вид вызывает страх.
Чужая воля… темнота. Двери. Чудовища. Его зовут, но откликаться не следует – случится плохое.
…Кайя… пожалуйста…
Нельзя верить темноте. И Кайя молчит, преодолевая себя. Стыдно признаться, но ему нравится слушать темноту, когда она перестает звать, но просто рассказывает.
О всяком.
…о том, что ближе к весне снег тяжелеет. И лапы елей провисают, а сами деревья скрипят, словно старухи, которые жалуются на боли в костях.
Артрит – смешное слово. Незнакомое.
…о том, что олени выходят к водопою и оленухи нежны, а головы самцов украшают костяные короны. За зиму олени исхудали, и волки, которых в этом году особенно много, тоже.
…о том, что солнечных дней все больше. Хотя откуда темноте об этом знать? Но Кайя верит. И слушает о первом дожде, который плавил старые сугробы.
…и о дороге, лошадях, людях, которые должны быть ему знакомы. Темнота называет имена, но шепотом, расслышать не получается, разве что Кайя отзовется. Но ему нельзя. Он сожалеет…
Завтра суд.
Послезавтра.
День за днем.
Если бы мог, Кайя рассказал бы о том, что на суде ему плохо. Слишком много всего, а ласковый шепот темноты тает. Она тоже бросила его, как остальные. Обиделась?
Выступают люди, некоторые знакомы, но другие – нет. Они рассказывают о Кайя вещи, которых он не помнит. И поддерживают обвинителя. Кайя был судьей. А обвиняли другого… другую. Девушку, которая его боялась, и… и надо было ее защитить. От кого?
Но суды – это долго и утомительно. Кайя вздыхает с облегчением, когда ему сообщают, что опрос свидетелей закончен. Осталась заключительная речь обвинителя и собственно приговор. Кажется, людей возмущает его спокойствие. Они просто не слышат красноты, которая клубится вокруг.
И темнота не зовет их по имени. Она вернулась и подобралась совсем близко. Такая ласковая…
– Вы признаете себя виновным? – Этот вопрос обращен к нему.
– Нет.
Ответ его не нравится собравшимся. Крики. Визг. Кто-то швыряет в Кайя вязальную спицу. И суд удаляется на совещание. Это тоже передышка, Кайя не способен сказать, как долго она длится. Приговор зачитывает человек в просторной красной мантии.
Его Кайя тоже знает…
…этот человек был среди тех, кто его предал.
Когда?
Когда приходили паладины и мир сломался.
– После обстоятельного и зрелого взвешивания всех данных и после рассмотрения общеизвестных фактов, касающихся обвинений, предъявленных ему… – Голос разносится по залу, и притихшие зрители ловят каждое слово. – …Суд по разумному убеждению и по совести вполне удостоверился в том, что названный Кайя Дохерти виновен в том, что поднял против народа войну, поддерживал и продолжал ее…
Война. Кайя не способен поднять войну. Он сам есть война: это врожденное. Но объяснять не хочется.
…сегодня ночью ему рассказывали о лете.
– Он был и является виновным в преступных намерениях и попытках… – Судья делает паузу, которая нужна, чтобы отдышаться. – За все эти изменнические действия и преступления настоящий суд приговаривает его, настоящего Кайя Дохерти, как тирана, изменника, убийцу и общественного врага народа, к смерти путем отсечения головы от туловища.
Кайя рассмеялся.
Они и вправду вознамерились его убить? Это очень сложно сделать. У темноты не получилось, хотя она старается…
Она рисует, черным по-черному, зачерпывая полные горсти мрака, высыпает его на руки Кайя. И он пытается удержать.
Зовет. Всегда по имени.
– Пожалуйста… я знаю, что ты меня слышишь. Я знаю…
Дорога длиной в зиму.
Земли Дохерти и пограничный вал. Из-за выпавшего снега он выглядит высоким, непреодолимым, и обындевевшие колья торчат из белых стен предупреждением: здесь нет места чужакам.
Когда этот мир успел разломиться надвое?
Теперь Урфин держится рядом, и хорошо – мне спокойней.
– Мы принимаем всех, кто приносит клятву верности, – сказал он, когда мы остановились на гребне вала. Граница, отделяющая снег от снега, и серебро реки где-то у самого горизонта. – Сюда идут многие. Семьями. Иногда – родами. Началось еще в прошлом году…
Над валом поднимаются дымы, серые нити, на которых держится по-зимнему тяжелое небо. И луна, она показывается рано, едва ли не в полдень, почти касается земли, словно яблоко на золотом шнурке.
В Палаццо-дель-Нуво на Зимний праздник ставили дерево из проволоки и лент. На ленты вешали яблоки, пряники и конфеты…
…хлопушки…
…и бумажные коробочки с «тайными дарами», милыми пустяками, которые преподносились анонимно этаким знаком симпатии. Я получила браслет со стеклянными колокольчиками и шкатулку для булавок…
– Ресурсов пока хватает. У нас есть зерно, и мука, и возможность получить еще, поэтому голода не допустим. Но люди все равно боятся. И, оказавшись за валом, начинают думать о войне с теми, кто остался по ту сторону. Им кажется, что еды не хватит на всех. Каждого, кто пришел позже, они ненавидят. Это эхо, Иза…
Мы спускаемся и пересекаем заснеженную равнину: два десятка всадников, слишком мало, чтобы воевать, но я верю Урфину.
– Войско завязнет. Да и людей потеряем немеряно. Дядя же проведет тропой…
Тропы Магнуса прокладывали другие люди. Они не пытались заговорить или сделать вид, что рады услужить, скорее смотрели с интересом или же злостью, иррациональной, беспричинной.
Тоже эхо?
Тогда что же происходит в самом городе?
Когда я озвучила вопрос, Магнус вздохнул:
– Там нечем дышать.
И я поверила.
Мы пробирались окольными тропами. Помню лес, по зиме выглядевший мертвым. Решетку из ветвей, сквозь дыры в которой падал снег. Помню болото – равнину с высокими грядами и синие зеркала озер. Невысокие сосны и голые стволы берез. Помню плоскогорье, изрезанное реками, которые отказывались покориться морозу. И гранитную равнину гейзеров. Над равниной плыл дым, и земля время от времени вздрагивала, выпуская очередную горячую струю. Стойкий запах серы и грозный рокот. Птичьи гнезда на земле и редкие синие цветы. Так странно видеть их зимой, но… здесь, наверное, зимы не было.
Я еще подумала, что обязательно вернусь сюда с Настеной. Мне так много нужно ей показать.
Еще были далекие города и тракт, где нас ждала подвода.
Вдали виднелись стены города, и запах его, тот самый, отравлявший воздух, ощущался на губах. Был первый месяц весны и первый же дождь, который я собирала в ладони, умывая лицо.
