Я поверил и остался, а потом тоска начала отпускать. Мы с ним виделись не так уж часто: я постигал азы магии, а Тэйен служил на побегушках у главы нашего ордена. Старый волшебник обещал ему за службу то, что мой друг жаждал более всего: смерть. Видишь ли, маг не может убить себя – тогда он не шагнет в Вечность, а возродится на земле, вновь попадет в этот круговорот. И собрату боязно поднять на него руку, даже во благо: можно навлечь на себя проклятье. Глава ордена говорил, что создал заклинание под названием Клеймо – с его помощью можно умереть без насилия над собой, тихо закончить долгий путь, отпущенный тебе природой. Тэйен хотел получить это Клеймо. Он был юным и бессмертным, но просто не умел жить вечно. Он ненавидел Эсмонд и существовал в нем, как рыбка в стеклянном сосуде: снаружи – боль, внутри – беспросветная тоска.
Так прошли годы – по правде говоря, я их не считал. У меня все шло обыденно: чем больше я погружался в магию, тем меньше понимал ее. А вот Тэйен выслужил свое Клеймо. Оно светилось у него под кожей, словно вшитый пузырек с ядом, который должен был лопнуть, как только Тэйену исполнится полтысячи лет. Волшебники стали обходить моего друга стороной: говорили, что все это попахивает некромантией. Зато глава ордена был чрезвычайно горд. Он говорил, что Клеймо – не просто заклинание, это начало новой магической эры, эры Выбора. Впрочем, многие думали, что старик уже давно выжил из ума.
А Тэйен перестал мучиться и начал считать. Он вел отсчет до своего пятисотлетия с какой-то одержимостью. Я окончил школу, начал разъезжать и совсем перестал его видеть, но знал, что каждый год он рисует число на стене старого храма – развалинах, в которых мы частенько прятались от всех, чтобы поговорить и помолчать. Я порой приходил туда и смотрел: шестьдесят три, шестьдесят два, шестьдесят один. Старый глава ордена умер, так и не узнав, чем все закончится. А я знал. Сорок девять, тридцать шесть, двадцать четыре, пятнадцать, восемь…
Мой голос сорвался, и я, прежде чем продолжить, промочил пересохшее горло вином.
– Два года назад я пришел к той стене и увидел единицу. Тогда я хотел разыскать Тэйена, поговорить с ним, хотя бы попрощаться. Но я нигде не смог его найти. На следующий год я снова приехал туда и понял, что на развалины давно никто не приходил: цифра выцвела и заросла мхом. Я спешил, заглянул лишь мимоходом и решил для себя, что в другой раз – когда будет время провести здесь маленькую вечность – я принесу сюда срезанные цветы, которых ему уже не нужно бояться.
– И ты вернулся? – спросила она, отняв руки от лица и положив их рядом с моими.
Я посмотрел на свою подругу детства и вдруг понял, что ничего не изменилось. Сквозь пленку желтоватой кожи я отчетливо видел ее веснушки и румянец, который сиял так же нежно, как в тот день, когда мы впервые поцеловались у забора за ветвями плакучей ивы. Придет время, и кто-то сдернет с нее эту пленку, одним рывком, и она войдет в новый мир, юная и беззаботная. А меня в тот миг не будет рядом, и я не приду к ней еще много, много лет.
– Да, вернулся, этой весной. Я пришел к стене с цветами и увидел, что единица зачеркнута, а над ней всего два слова – «он ошибался».
РЕШЕНИЕ
Вайра сказала, что это совсем не больно и что она сама много раз так делала – просто ледяная вспышка в животе и привкус горечи во рту, вот и все. Лейса заучила слова подруги и всю дорогу повторяла их про себя, потом ее дыхание сбилось, и она только бормотала: «Лед – горечь – вот и все, лед – горечь – вот и все…»
Конечно, ей было страшно, но что толку теперь бояться? Она не ребенок и прекрасно знала, чем заканчиваются подобные истории, к тому же Эвин ничего ей не обещал. Тогда – месяц назад или больше – Лейса сама не успела толком понять, а Вайра уже догадалась. И шепнула на задворках, что необязательно отдавать все деньги лекарю – это кровь, боль и его щербатые усмешки на людях: «Я, мол, кое-что о тебе знаю». А Те, в Железных горах, просто заберут и ничего не скажут. Плоти у них нет, надо же им как-то пополнять свои ряды.
Лейса долго не решалась, трусила. Но время шло, фартук топорщился, а хозяева стали подозрительно коситься. Если бы не осень, если бы не приближающиеся холода… а впрочем, к чему об этом думать? Лед – горечь – вот и все…
Дойдя до развилки у первой насыпи, она остановилась и тяжело опустилась на землю. Вайра уверяла, что не нужно ничего делать и говорить, Те сами все почувствуют, поймут. Просто лежать и не смотреть. Но Лейса не смогла заставить себя закрыть глаза: воображение рисовало таких чудищ, что легче было видеть, чем представлять.
Сумерки сгущались, но никто не появлялся; девушка замерзла. Она чувствовала себя мелкой, не больше букашки, и ей казалось, что на нее вот-вот наступит чья-то огромная пята. Ноги свело судорогой от холода, и Лейса, повернувшись на бок, обхватила руками колени.
В то же мгновение она поняла, что Те уже здесь.
Ее словно окутал туман, не зыбкий, а плотный и давящий. Стало трудно дышать. Лейса еще крепче прижала колени к груди, совсем свернулась в калачик, но не посмела зажмуриться. И наконец, она увидела Тех. Их лица вынырнули из тумана: полупрозрачные, с острыми чертами и рваными, как паутина, волосами. Они не были чудовищами. Они походили на людей, и этим не вызывали страх, но вселяли ужас.
Те медленно окружали Лейсу. От них не веяло угрозой, они скорее походили на нищих, столпившихся вокруг забытого кем-то кошелька. Веки девушки потяжелели, и она почти опустила их (лед – горечь – вот и все), но вдруг заметила, что среди Тех есть дети. И один из них – мальчишка лет пяти, с большими и раскосыми, как у Вайры, глазами.
Это словно стегнуло ее кнутом. Лейса вскочила и ринулась сквозь туман, сквозь дымчатые фигуры. Она думала, что ей не позволят, что ее схватят и втащат обратно. Но туман порвался, как тонкая занавесь, и только послышались глухие горестные вопли. А девушка бежала, не оглядываясь. Она путалась в юбках, размазывала по лицу слезы и думала, что никогда не сможет этого сделать – уж как-нибудь выкрутится, прокормит. Потому что пугала, почти душила мысль, что где-то в Железных горах будет разгуливать призрак с ее рыжими ресницами и смешливыми губами Эвина. Сердце ухало и выпрыгивало из груди, но вот горная тропа перешла в деревенскую, и стали видны огоньки в окнах.
Тепло – привкус соли – нет, еще не все.
ПРЕДЕЛ
Золотоглазый вернулся за полночь. Едва он вошел в палатку, то сразу отстегнул нож от пояса, тот самый кривой нож со спрутом на рукояти, и бросил его на землю со словами:
– Он уходит.
Сидящая в углу гидра тут же повернула к нему обе головы. В приглушенном свете этих дюжих близнецов и вправду можно было принять за двуглавое чудовище: «гидрой» их прозвали уже давно. Они всегда держались друг друга, и их движения настолько срослись, что, казалось, принадлежали одному существу.
– Что значит – уходишь? Это еще куда?
Все в лагере уже привыкли, что странный смуглый новобранец называл себя «он» и говорил ровным, бесстрастным тоном, словно переводил с чужого языка чью-то волю. Золотоглазый слегка пожал плечами – как можно быть непонятым с первого раза? – и повторил:
– Он уходит.
– Разбежался, – дуэтом хмыкнула гидра, выставив квадратные подбородки. – Не может ассасин взять и уйти без позволения Ворона.
– Если кто-то хочет, пусть его остановит, – спокойно сказал Золотоглазый.
Такой ответ не воодушевил гидру. Она беспокойно зашевелилась и сделала редчайшую вещь: распалась на двух отдельных людей.
– Эй, приятель, – примирительно сказал один. – Ну, ты чего? Есть же договор…
– Он не договаривался на кровь, – отрезал ассасин.
– Вот это в глаз копытом! – присвистнул второй. – Еще вчера ты прикончил того напыщенного мага, а днем ранее шлепнул не кого-нибудь, а наместника короля! Разве у них из брюха вино хлестало? Чего тебя теперь-то накрыло?
– Пока он служит, он всегда делает то, что ему велят, – чуть прищурившись, произнес Золотоглазый и запахнул плащ. – Ему сказали убить того, кто пронес письмо через стену. Он нашел. Это была собака. Ответное письмо пришло с ней. Он сделал. Но он больше не служит. Он договаривался на грязь, но не договаривался на кровь.
Его зрачки желтой искрой сверкнули из-под темных, почти черных век, и ассасин вышел из палатки. Ночь тут же приняла человека в свое полотно, словно его старый плащ был последним недостающим стежком.
– Чокнутый, – почти хором сказали братья и вновь уселись рядом, превратившись в двухголовое чудовище, которое начало точить коготь – а может быть, нож.
СОКРОВИЩЕ
Пит никогда не рассказывал родителям о том, что почти каждый день пробирается через ущелье в подземный город. Что толку говорить, если все окрестные мальчишки так делают, с позволения или без. И когда-то их отцы ходили туда в детстве, и даже некоторые из матерей. Конечно, заброшенный город не так уж безопасен: провалы, острые камни, ловушки с ядовитыми газами. Но разве это имеет значение, если где-то там может лежать золото наргьев? Легендарный зорафин, металл невероятной ковкости и красоты – одного кусочка хватит, чтобы стать королем!
