Луис Ву материализовался в центре погруженного в темноту Бейрута, в одной из ряда трансферных кабин.
Его тридцатисантиметровая косичка сверкала идеальной белизной искусственного снега, кожа на бритой голове была желтая, зрачки золотые.
Одет он был в голубой халат с вышитым золотым трехмерным драконом. В момент материализации на его лице была широкая улыбка, открывающая великолепные жемчужные идеально ровные зубы. Он улыбался и махал рукой. Однако улыбка тут же исчезла, и лицо Луиса Ву стало похоже на обвисшую резиновую маску. Ему было уже немало лет.
Какое-то время он смотрел на кипевшую вокруг жизнь Бейрута, на людей, появляющихся в кабинах из неведомо каких мест, на толпы пешеходов, бродящих по выключенным на ночь тротуарам. Часы начали бить одиннадцать ночи. Луис Ву выпрямился и вышел в ожидающий его мир.
В Реште, где еще продолжался устроенный им прием, уже наступил следующий день, а здесь, в Бейруте, он наступит через час. В ресторане под открытым небом он поставил всем по нескольку порций ракии, спел за компанию несколько песен по-арабски и на интерволде, а около полуночи — перенесся в Будапешт.
Интересно, заметили ли, что он ушел со своего приема? Вероятно, все решат, что он исчез с какой-нибудь женщиной и снова появится через несколько часов.
Но Луис Ву ушел один, убегая от настигающей полуночи, от нового дня. Двадцати четырех часов было решительно мало, чтобы отметить двухсотый день рождения.
Они справятся и без него. Друзья Луиса сами о себе позаботятся. В этом смысле его принципы были непоколебимы.
В Будапеште ждало вино, танцы, местные жители, принявшие его за богатого туриста, и туристы, решившие, что он богатый туземец. Он танцевал, пил вино и исчез перед полуночью.
В Мюнхене он вышел на прогулку.
Воздух был теплый и чистый, от этого в голове немного прояснилось. Он бодро шел по ярко освещенным движущимся тротуарам, добавляя к их десятимильной скорости скорость своего марша. Неожиданно мелькнула мысль, что в любом месте на Земле есть тротуары, и все они движутся со скоростью десяти миль в час.
Эта мысль была невыносима — не нова, а просто невыносима. Насколько же похож Бейрут на Мюнхен, на Решт… и на Сан-Франциско… и на Топику, Лондон, Амстердам… В магазинах, мимо которых двигались тротуары, везде можно было получить одно и то же. Все люди, мимо которых он ехал, выглядели одинаково и одинаково одевались. Не американцы, не немцы, не египтяне — просто люди. Это обезличивание вместо неисчерпаемой, казалось бы, оригинальности было заслугой действующих уже три с половиной столетия трансферных кабин, которые покрывали мир густой сетью. Расстояние между Москвой и Сиднеем сократилось до доли секунды и десятистаровой монеты. За прошедшие столетия города так перемешались между собой, что их названия стали всего лишь реликтами далекого прошлого.
Сан-Франциско и Сан-Диего стали северным и южным концами одного огромного, вытянутого вдоль побережья города. Однако много ли людей знало, где кончается один и начинается другой? Почти никто.
Такие пессимистические мысли мало подходили для двухсотого дня рождения.
Но соединение и перемешивание городов было чем-то вполне реальным. Все это происходило на памяти Луиса. Национальные, временные и исторические иррациональности соединялись в одну большую, монотонную рациональность огромного Города.
Кто сегодня говорит по-немецки, английски, французски или испански? Все пользуются интерволдом. Мода менялась разом по всему миру, единым конвульсивным чудовищным спазмом.
Неужели пришло время уйти в очередной Отрыв?
В одиночку, в маленьком корабле, в неизвестность… Пусть кожа, глаза и волосы обретут естественный цвет, а борода растет как и сколько ей влезет…
— Глупости, — сказал сам себе Луис Ву. — Ведь я вернулся совсем недавно.
Двадцать лет назад.
Приближалась полночь. Луис Ву нашел свободную трансферную кабину, вложил в прорезь считывающего устройства ридера свою кредитную карту и набрал код Севильи.
Материализовался он в комнате, залитой солнцем.
— Что такое? — удивился он, щуря привыкшие к темноте глаза. Должно быть, что-то испортилось в кабине. В Севилье в это время не должно быть солнца.
Луис Ву поднял руку, чтобы попробовать еще раз, потом машинально вгляделся и замер. Он был в абсолютно стандартном, скучном и прозаичном гостиничном номере, поэтому вид его постояльца шокировал вдвойне.
С центра комнаты на Луиса смотрело нечто не только не человеческое, но даже не гуманоидное. Оно стояло на трех ногах и разглядывало Луиса глазами, помещенными на двух плоских головах, которые покачивались на тонких гибких шеях. Кожа создания была белой и на взгляд — необычно нежной, а между шеями вдоль позвоночника и на бедре задней ноги росла густая длинная грива. Две передние ноги были широко расставлены, так что маленькие копытца находились в вершинах почти идеального равностороннего треугольника.
Луис сразу догадался, что создание было каким-то животным с чужой планеты. В этих плоских головках не нашлось бы места для мозга достаточного размера. Потом его внимание привлекла поросшая густой гривой выпуклость между шеями… и вдруг вернулось с глубины в сто восемьдесят лет, всплыло воспоминание.
Это был кукольник, точнее, кукольник Пирсона. Его череп и мозг были именно под этим горбом, и он ни в коем случае не был животным, но обладал разумом, по меньшей мере, сравнимым с человеческим. Его глубоко посаженные глаза, по одному на каждой голове, неподвижно вглядывались в Луиса Ву.
Луис попытался открыть дверь кабины. Бесполезно.
Но он был закрыт в кабине, а не ВНЕ ее. В любую минуту он мог набрать какой-нибудь код и исчезнуть, но такая мысль просто не пришла ему в голову. Не каждый день встречаешь кукольника. Они исчезли из известного людям космоса задолго до рождения Луиса.
— Чем могу служить? — спросил Луис.
— Да, можешь, — ответил чужак голосом, взятым из роскошнейшего сна подростка. Женщина, обладающая таким голосом, должна быть Клеопатрой, Еленой, Мерилин Монро и Лорелеей Хантц одновременно.
— Ненис!
Проклятие было как нельзя более к месту. Нет в мире справедливости! Чтобы таким голосом говорило двухголовое существо непонятного пола!
— Не бойся, — сказал кукольник. — Ты знаешь, что можешь уйти, если захочешь.
— В школе нам показывали снимки таких, как ты. Вы исчезли совсем… Во всяком случае, так казалось нам.
— Когда мой вид покинул известный вам космос, меня с ними не было, — ответил чужак. — Я остался в известном космосе, ибо был нужен моему виду здесь.
