Роман Солнцев
ИНОСТРАНЦЫ
1.
Они уже давно ходили мимо этого нового, диковинного для здешних мест двухэтажного дома с башенкой, принюхиваясь, как волки, к чужому дыму, вечерами всматриваясь сквозь яркие щели иной раз неплотно прикрытых железных ставен и не решаясь постучаться в высокие ворота. Хозяйка мельком видела их и молчала - шмыгала взад-вперед, маленькая, невзрачнолицая, в свитере чуть не до колен, варила еду внизу, на первом этаже, взбегала по винтовой лестнице и подсаживалась к электрической швейной машине. Сын угрюмо читал книгу на английском, с ногами в кресле, накинув наушнички. Отец семейства, худоба, с длинными, чугунными от загара руками, со смешной, сизовато-рыжей бородкой на шее от уха до уха при чисто выбритом подбородке, чистил ружье или, уйдя через сени в мастерскую, точил к утренней работе ножи и стамески.
Крестовые хоромы приезжих, крепко сложенные из кедровых плах толщиной фута два каждая (более полуметра), располагались на взгорке, на самой окраине села Весы, выше плотбища, за кучей выворотней и отпиленных комлей с растопыренными корнями, напоминавших приезжим всякие сказочные чудовища... Кстати сказать, местные жители уверяли, что правильное, еще с царских времен, название села - Бесы, но в советские годы, дескать, Бесы замени ли на Весы... Когда-то большая была деревня. Теперь же оставалось тут дворов сорок, еще не разобранных на дрова, с лодками на огородах и возле калиток. Но из них изб десять заколочены наглухо, хозяева поумирали, а родственники не едут, десятка же полтора изб с досками крест-накрест на окнах оживают только летом, когда с грохотом к ним, по жаре, в клубах пыли, подкатывают на мотоциклах, а чаще на тракторах наследники, вечно пьяные краснощекие парни из райцентра или из Железногорска - порыбачить, отдохнуть до беспамятства.
А места красивейшие! В небесах, вдали, сверкают сахарные головы не тающих круглый год гольцов. Чуть ниже - из голубого слепящего небытия - как бы постепенно проявляясь, уступами сходят кедры со скрипичными завитушками на вершинах и темные ели...
Там мох глубок как диван, и брусника красна что пожар... А пони же черника, голубика... А еще ниже - пространство как бы рвется с шумом на части. Здесь светло, здесь гари, малинники, красная смородина, медовый дух. Поляны с озерами, как жестовские подносы с самоварами, подступают с двух сторон к рябой из-за просвечивающих камней речке, вытекающей со звоном из узкого и темного урочища. Но на моторке можно взойти. Если не к ногам каменного Саяна, то - как уверяют здесь - хотя бы к мизинцам его... Откуда-то оттуда и выползают - как раз мимо дома приезжих - по утрам мохнатые звероподобные горы тумана.
В селе Весы тихо, словно на каком-то другом свете, - лишь изредка, если подует западный ветер, можно различить вдали невнятный гул и топоток железной дороги. Переселенцы, наверное, выбрали Весы еще и по этой причине - тут мало шастает чужого, зеворотого люда, все друг друга знают - уж до третьего колена точно... Народ проживает основательный, с древними иконами в красных углах, с десятком берданок и карабинов в сенях, с кучей движков и мотопил во дворе. Можно увидеть кое-где рога сохатого, прибитые над воротами, а то и чучело глухаря - видно, не бедна еще тайга вокруг.
Но не сразу новые люди решились переехать сюда. Споначалу, только повернула зима на весну и ледяной ветер задышал возле щеки, как пламя автогена, явился со стороны станции смешно укутанный в шаль, в романовском полушубке, валенках и немецкой кепке с меховым подкладом сам будущий хозяин, в сопровождении мужичка пониже ростом, но шире в плечах на четыре кулака, в черном - уж не милицейском ли - тулупе, с грозным выражением на брыластом, плохо выбритом лице, где нос картошкой, глаза вроде белых луковиц, брови торчат, а вот голос начальственный - как из бочки: гу-гу-гу. Оба тащили за спиной рюкзаки, в которых звякало и булькало. Новоприбывшие изумили местных жителей тем, что обошли, не торопясь - до вечера ходили - все небольшое это село, кланяясь перед калитками, знакомясь. При этом женщинам-старухам дарили флакончики с пахучей зеленоватой водой, а мужчинам предлагалось выпить хорошей водки за знакомство, на столы выставлялись звонкие, как сосульки, трехсотграммовые бутылочки.
- Не обижайте моего другаря, - басил коренастый мужичок и показывал на поселенца, который, поминутно протирая очки с толстенными мутными стеклами, благодарно кивал в свою очередь, стеснительно улыбался и мекал, совершенно, видимо, еще не умея говорить по-русски. Даже пританцовывал от бессильного усердия на месте. - Из Англии он, жердина. Вот, влюбился, говорит, в Россию... хочет тут жить. Коннель его фамилия, зовут Френсис.
- Конев? - переспросил кто-то.
- Можете и Коневым величать, не обидится. Можете и маршалом Коневым, только... - шишконосый спутник с суровым нажимом в который раз оглядел тех, с кем разговаривал. - В его жизнь не соваться. У них это строго. "Мой дом моя крепость." Специально за этим будет правительство следить, разведка и прочая. Ну и наша областная администрация. Такой эксперимент. Землю дают, разрешили строиться... Пусть трудится, так сказать, на русской земле. Свой дом с садом отдал нашим детишкам, которые в Англию учиться поехали. Так что тут квиты. Главное, значит, чтобы никто не лез ни с советами, ни с просьбами. Мужичонко он добрый, но политика есть политика.
Услышав неприятное слово "политика", еще не так давно приносившее одни неприятности, бородатые весовчане в ответ, сумрачно помаргивая, словно фотографируя иноземца, безмолвствовали, что, видимо, означало: а на кой нам лезть к нему.
- То-то! - удовлетворенно заключил черный тулуп и вдруг чуть не упал крутанулся на месте. Это он узрел местных синеглазых девчушек, еще не испорченных городом, белозубых, лузгавших каленые кедровые орешки. Батюшки!.. - И враз переменился в лице, стал похожим на мальчишку, надевшего на себя медвежью шкуру с медвежьей мордой. - Ка-ра-сота какая! А, Френсис?!
- О, йе!.. - Задергался длинным телом молчаливый гость и, заикаясь, блаженно улыбаясь, наконец, произнес по-русски: - Си-би-ер - крас-сибо... о... - и показав на окрестную тайгу, приложил руку к сердцу. - О!..
Жители Весов тускло и непонятно смотрели на иностранца.
Крепыш в черном полушубке, угрожающе нахмурясь, снова стал объяснять, что как только англичанину построят дом, подъедет и его семья - жена с сыном. И уж тогда тем более: ни-ни! А чтобы он тут, Коннель, не тыкался как котенок в гвозди вместо соска матери, он, Николай Иванович Ярыгин, первое время с ним побудет. И если кто захочет о чем-нибудь спросить, спрашивать у него, у Ярыгина.
