Гордон Диксон - Масса Причера

Чаз Сант выудил эту фразу Швейцера из самого отдаленного уголка памяти. Она должна была помочь подавить незатихавшее внутреннее раздражение, вызванное очередным провалом на экзамене. Положительный результат теста на паранормальные способности являлся обязательным условием для работы на Массе Причера. Если Чаз во что-то и верил, так именно в эту трезвую и ясную мысль, заключавшуюся в лаконичных словах древнего гуманиста; однако не так-то просто оказалось справиться с раздражением, которое всегда с такой легкостью захлестывало его. Чаз был совершенно уверен, что способностей для прохождения теста у него более чем достаточно, но каждый раз во время испытаний ему словно кто-то преднамеренно мешал...

От этих мрачных размышлений его оторвал пронзительный скрежет тормозных колодок и последовавший за этим резкий толчок. Чаз поднял голову и удивленно осмотрелся. Пассажиры ошеломленно вертели головами, пытаясь понять, что происходит. Тормоза все скрежетали, скорость стремительно падала, ремни безопасности с силой вжимались в вертикально подвешенные тела пассажиров.

Резко дернувшись, вагон остановился, на мгновение воцарилась звенящая тишина. Потом со стороны головы поезда один за другим донеслись взрывы — довольно слабые, поскольку их приглушил защитный слой, который обеспечивал стерильность экспресса, совершавшего рейс из Чикаго в Висконсин-Деллс.

Через несколько секунд тревожная тишина взорвалась гулом голосов. Это был самый обычный, битком набитый вечерний рейс, и все двести сорок упакованных в ремни безопасности пассажиров, казалось, заговорили разом, делясь предположениями о случившемся. Место Чаза находилось у длинного окна с правой стороны вагона, однако за толстым двойным стеклом он не увидел ничего необычного. Лишь полумрак да бурый осенний пейзаж зараженной долины, поросшей сорняками, — некогда ухоженные поля теперь заросли молодым осинником и редкими кустами ягод Иова с золотистыми смертоносными плодами.

Чаз вытянул шею, стараясь рассмотреть, что происходит впереди. Но поезд остановился именно там, где рельсы поворачивали налево, ныряя в сосновый лес, поэтому он увидел лишь темные силуэты деревьев да выпуклое окно головного вагона.

— Диверсия! — прошептала женщина, покоившаяся в коконе из ремней безопасности слева от Чаза. Он взглянул на соседку. Худое, бледное лицо, если не считать небольших пятен румянца на высоких скулах, нервный, натянутый тон. — И как всегда, на вечернем рейсе. Наверняка пути впереди взорваны. Если защитный слой вагона нарушится, то нас не пустят обратно в Деллс...

Женщина закрыла глаза, ее губы беззвучно зашевелились в молитве или каком-то заклинании. На вид ей было около тридцати, но время не пощадило привлекательного лица. В вагоне по-прежнему стоял галдеж, но через минуту поезд дернулся и, медленно набирая скорость, двинулся вперед. Когда вагон, преодолев изгиб, выбрался из лесополосы, Чаз разглядел, что явилось причиной остановки поезда. Справа от рельс, у подножия насыпи, темнел покореженный предмет.

Диверсантом оказался необыкновенно худой человек лет пятидесяти, одетый в комбинезон с обрезанным верхом и толстый вязаный свитер красного цвета. Похоже, в одном из музеев, что в избытке имелись на зараженной территории, бродяга откопал настоящий антиквариат — старинную железнодорожную дрезину. Небольшая платформа с мотором; рядом валялись коричневые картонные ящики, видимо со взрывчаткой. Этим сооружением диверсант и пытался протаранить головной вагон состава.

Донесшиеся до пассажиров звуки, вероятно, были ракетными залпами, произведенными из 75-миллиметровой установки Писа с компьютерной наводкой. Установкой Писа был снабжен головной вагон. Первый выстрел прошел мимо цели, и в нескольких футах правее дрезины зияла свежая воронка. Второй снес колеса с одной стороны платформы и сбросил дрезину вниз вместе с водителем и грузом. Если в ящиках и находилась взрывчатка, то она по какой-то причине не взорвалась — может, попросту оказалась непригодной. Наверное, диверсанта убило взрывной волной — на его теле не было видно никаких повреждений. Он лежал на спине, разбросав руки; широко раскрытые глаза невидяще уставились на багровые сполохи заката в затянутом плотным туманом небе.

Его смуглое тело было истощено до крайности; горло покрывали язвы — несомненно, гниль Иова[1] в последней стадии...

Соседка Чаза судорожно вздохнула. Взглянув на женщину, он увидел, как побелело от страха ее лицо. Она как завороженная смотрела на мертвеца.

— Я просто уверена, что он подложил взрывчатку где-то еще впереди... — прошептала она.

Чазу стало не по себе, и он поспешно отвел взгляд. Он не мог осуждать людей за страх перед гнилью. Ведь достаточно, чтобы одна-единственная спора проникла сквозь микроскопическую трещину в защитном слое; попав вместе с воздухом в легкие, гниль Иова пустит там корни, будет расти и развиваться, пока человек не умрет от удушья. Но Чаз не выносил этого патологического страха перед гнилью; всякий раз, сталкиваясь с ним, он чувствовал глубокое отвращение.

Страх являлся своего рода эмоциональным самоистязанием, которым упивались его тетка и кузины, исповедовавшие неопуританство. Чаза тошнило от их почти животного ужаса перед гнилью, но в то же время он ненавидел заразу, превратившую людей в рабов. Столь же противоречивые чувства он испытывал и ко всем, с кем ему приходилось делить этот зараженный и наглухо закупоренный мир; постоянный душевный разлад превратил его в одиночку. Друзей у Чаза не было, а потому он жил в изоляции от общества — насколько это возможно в условиях, когда люди большую часть времени находятся в скученном состоянии, как в этом поезде.

Экспресс набрал обычную скорость — триста километров в час, — и Чаз расслабился в коконе безопасности, наблюдая, как исчезает в сгущающихся сумерках щебеночная насыпь. На мгновение в темноте сверкнули глаза какого-то зверя. Животные оказались невосприимчивы к гнили, за сорок лет ученые так и не смогли объяснить, в чем тут причина. За окном окончательно стемнело, и Чаз теперь видел лишь освещенное нутро вагона, отражавшееся в стекле; подобно призраку, отражение следовало за поездом. Он видел также и себя — невысокого человека в комбинезоне, с копной черных, прямых волос и сердитым выражением лица, не покидавшим его даже тогда, когда он и не думал сердиться...