Любовь Коваленко - Ярославна

Мое увлечение биологией и медициной началось с одной необычной встречи в далекой юности.

…Это случилось во время гражданской войны в Крыму. После короткого боя наш полк вечером занял небольшой горный городок. На следующий день — едва только рассвело — меня разбудили:

— К командиру!

В гимнастерке, без ремня, в шерстяных носках, командир мягко ходил по комнате, немного косолапо, но цепко ставя ноги, словно под ним был не пол, а зыбкая палуба.

— Возьми, браток, с собой ребят, пойдешь вот с этой женщиной.

Маленькая женщина, которую я не заметил в утренних сумерках, поднялась со стула, поклонилась.

— Господин доктор очень просил господ красных…

Командир строго заметил:

— Не господ, а граждан!

Женщина покорно повторила непривычное для нее слово:

— …Граждан красных прийти. Неотложное дело. Господин доктор вот заболел.

Вздохнула и печально покачала головой.

— Разберись. Нужна будет помощь — сигналь. И осторожно там! — бросил уже вдогонку командир.

Мы спускались по отвесной тропинке. Впереди на удивление легко шла наша пожилая проводница. За мной стучал тяжелыми ботинками Иван, а позади него едва слышно двигался Галиев.

Утро был какое-то серое, вялое. Въедливый туман лез под шинель. Я съежился и спросонья цеплялся ногами чуть ли не за каждый камешек.

Неожиданно Иван откашлялся и негромко, но с нажимом начал читать:

Я оглянулся. Иван хлопнул ладонью по кобуре маузера и заговорщически подмигнул. Широкая грудь подставлена терпкому морском ветру, выцветшая будёновка сбита на затылок, чуб над карими отважными глазами и густые черные брови. Ударил кулачищем по воздуху:

Знал он наизусть много, чертова душа. А чего бы ему не знать — в университете учился. Недолго, правда. Посадили за политику. А тут и революция.

Я невольно подтянулся и уже ступал бодро, подчиняясь ритму стиха.

Тропа сбежала на пустынный берег. Игривая волна рванулась к нам и озорно обдала холодными брызгами.

— Ого-го-го! — радостно загоготал Иван и распростер руки, словно собрался обнять закутанное в туман море.

На самом берегу, под защитой скал приютился дом, весь опутанный вьющейся виноградной лозой с багряными листьями.

Ветхие ступени заскрипели под нашими шагами, и через веранду мы прошли в дом. В большой комнате стоял письменный стол, несколько потертых мягких кресел, по стенам карабкались до потолка тяжелые книжные полки. На столе лежали толстенные папки, книги, бумаги; сверкали стеклом и металлом приборы.

Закрытые двери вели в другую комнату. Темный бархатный полог отгораживал угол. Оттуда послышался шорох, и ребята опасливо звякнули оружием. Женщина на цыпочках подошла, заглянула в щелку.

Слабый мужской голос произнес:

— Приглашайте, Степановна, гостей сюда, ближе…

Я решительно направился в угол. Степановна приоткрыла занавес. На диване под теплым одеялом лежал старик. Видимо, тот самый врач, о котором говорилось у командира. Седая бородка клинышком, желтое, отечное лицо, нетерпеливый взгляд болезненно блестящих глаз.

— Извините, сам не смог… — начал было он говорить, но его заглушил Иванов бас:

— Стой! Кто там?

Я выхватил револьвер.

Дверь второй комнаты отворилась, и в них, словно картина в раме, появилась молодая девушка. У меня перехватило дыхание — такую красоту можно встретить разве что в сказке или вообразить в мечтах.

С детским любопытством она рассматривала нас, наклоняла русую головку то к одному плечу, то к другому, перебирая пальцами косу, небрежно брошенную на грудь. Именно в этот миг солнце, наконец, прорвало завесу тумана. Меткий луч попал через окно в комнату, вспыхнул крошечными звездочками в серьгах, поджег на белой шее удивительное ожерелье из серебряных и золотых монет и упал к ногам красавицы.

Прищуренными от солнца глазами она долго всматривалась в нас. Потом опустила ресницы, сломала гибкий стан в старинном поклоне. Тоненько звякнули монетки, золотистым ручьем заструилась на пол коса, легким крылышком мелькнула голубая лента. Выпрямилась и плавно, словно лебедь на тихой воде, поплыла по комнате. Одежда на ней тоже была странной: длинный, до самого пола, синий сарафан, расшитый золотыми нитями, пышные ярко вышитые рукава.

Мы с Иваном, забыв обо всем на свете, молча уставились на это чудо, а Галиев даже прищелкнул языком:

— Ай-ай, какой красивый девушка! Ничего не жалею для тебя! Конь — не жалею. Жизнь — не жалею! Ай-ай!

Девушка, словно не слыша этого, подошла к больному и ласково заговорила. Ее певучая речь была мне непонятна, а все же как будто знакома. Старик в ответ кивнул, и она поплыла к столу. Иван заступил ей дорогу. Девушка остановилась, не поднимая пугливые ресницы, а мой друг дрожащим голосом спросил:

— Кто ты, красавица? Как зовут тебя?

Незнакомка бросила на него взгляд.

— Имя свое скажи! Имя! — допытывался Иван, заглядывая ей в глаза.

— Ярославна я.

— О, какое имя! — восхитился Иван. — Какое имя! Седая поэтическая древность отзывается в нем. Нежным кличем верной любви течет оно над веками. Ярославна…

Он помолчал, что-то припоминая. Затем:

"Вот чертов студент! — позавидовал я. — Смотри-ка, как отчитывает!"