ХОР
Свирепое послеполуденное солнце нещадно калило белый, тронутый черными нитями трещин камень высокой полуразрушенной ротонды, вздымавшей свой округлый купол к сочно-голубым небесам. Вокруг на многие мили простиралось белое каменное плато, только далеко впереди виднелись серые горы с клубящимися над ними пухлыми громадами облаков. Там посверкивали молнии, косо темнели струи дождя, бьющего по крутым уступам, доносилось слабое громыханье, — над горами бушевала непогода. Здесь же — лишь жаркое солнце, пустые развалины да белая слепящая тишь огромного плато, уходящего вдаль.
Ротонда казалась издалека миниатюрным, ладным грибком, так уместно было ее пребывание здесь, в этой каменной пустыне, — словно камень вдруг дал всходы, один-единственный всход, росток, и этим ростком оказалась ротонда. Внутри нее было пусто.
Внутри нее было пусто, но вдруг там появился человек. Оглядевшись по сторонам, он посмотрел на мохнатый желтый цветок солнца и смачно чихнул. Он был неопределенного возраста, полный, лысоватый и немного сутулился. У него был крупный, бананом, нос, черные навыкате арамейские глаза, тонкие красные губы и очень массивный, плохо выбритый подбородок. В правой руке он сжимал тонкую золотистую трость, на которую имел привычку опираться. Чаще всего человек именовался Магнус Мес, но у него были и другие имена. Их было столько, что даже он сам не помнил, сколько всего их у него. Но горе вам, многие имена носящие, а имени истинного не знающие! Ибо вот, придет и тот день, когда пропадут имена ваши, и останется одно имя, которое — забвение. А вы не пропадете ли? Что в том, если знают мириады личин твоих, а души распознать не могут? Как узнать душу, если нет ее, а есть кал смердящий? Как возобновить ее, а нет души? Где взять силы, ибо всякая сила — от Бога, а не даст Он силу тебе, и надежду не даст Господь тебе, и не даст Господь тебе веру? Как проживешь? Ибо вот, есть в тебе лишь богопротивление!
Он вышел из ротонды и по стершимся ступеням спустился вниз, на теплый камень плато. Здесь он немного постоял, потом быстро пошел по направлению к горам, негромко постукивая своей тростью. Разумеется, он был рад снова очутиться в этом месте, но сейчас все мысли его были только о еде: он сильно проголодался.
Пройдя пешком несколько миль, так что горы впереди стали заметно ближе, он вдруг резко остановился, словно споткнувшись, и пробормотал:
— Пожалуй, здесь сойдет, — прищелкнул пальцами, как-то замысловато, кренделевидно покрутил рукой в воздухе, шепнул слова языка, очень давно никем не слышанного, и перед ним на ровной поверхности возник Стол. Мес радостно потер руки и быстро уселся за него. На Столе появился резной серебряный поднос, полный разной снеди. Здесь были жареная утка, темная миска со свежей аппетитной зеленью, белые соленые грибы, кувшин вина и вареная рыба.
Он приступил было к трапезе, но в это время взгляд его наткнулся на рыбу. Результат был устрашающим: глаза его сузились, вены на лбу налились краснотой, правая рука сжалась в кулак, и он завопил, и голос его разнесся по всему плато вплоть до откликнувшихся эхом сводов ротонды, и Стол с подносом затрясся, и рыба грянулась оземь:
— Рыба! Рыба! Еще в прошлый раз, негодяй, я говорил, чтобы здесь не было и духа рыбного, а ты снова ставишь ее передо мной! Ведь я ненавижу рыбу, я терпеть ее не могу во всех ее обличьях, будь то жареная, вареная, пареная, соленая, сушеная рыба или даже ее изображенье!
Рыба исчезла. Мес, все еще кипящий от негодования, начал есть. Ел он, правда, с аппетитом, вкусно причмокивая и временами обозревая окрестности из-под густых бровей. Когда утки не стало, легонько постучал по столешнице, и на этот зов явился хозяин Стола, одноногий хитрый коротышка.
— Садись, — сказал Мес, отпивая вина. Он заметно подобрел. — Никогда не подавай мне рыбы. Никогда. Ведь я ее ненавижу.
— Прости, господин, — произнес хозяин. — Ты так давно не был у нас, что я уже начал забывать, что более тебе по вкусу.
— Я ем все, — сказал Мес. — Все, кроме рыбы.
— Все, кроме рыбы, — повторил хозяин.
— Да, — сказал Мес. — Никаких новостей?
— Все как всегда. День сменяется ночью. Вызревают плоды. Идет дождь.
— Событий маловато, — сказал Мес. — Ну да ладно. Но не забудь: впредь — никакой рыбы.
Хозяин поклонился.
Шагая по горам, Мес засвистел. Дурное настроение как-то пропало после того, как блаженно потяжелело в желудке. Он никогда не любил своей привычной пищи, называя ее «дармовой жвачкой» и «проклятыми испарениями». Впереди его ждало любимое занятие, уже давно на горизонте его существования не появлялись тяжкие тучи — предвестники несчастья. Но все равно губы его дрожали, когда он свистел, и знакомый мотив не получался. В уклончивом ответе хозяина Стола что-то таилось. Он оглянулся назад: Стол исчез. Так оно и должно быть. Встает солнце и заходит солнце. Ветер приходит и уходит. Столы появляются, и исчезают Столы. Нет, так: время возникать Столам и время им испаряться. По чести сказать, не любил он эти непрошенные аллюзии, приходящие из незванного далека.
По едва видимой тропинке он взобрался на ровный каменистый уступ. Солнце начало заходить, уже не такое жаркое и ярко-желтое, теперь оно напоминало своим цветом хорошо начищенную старую бронзу. Там, выше, все еще продолжалась гроза, но здесь, внизу, воздух был свеж и тих и нагрет предзакатными ласковыми лучами, и пахло чистым горячим камнем, и где-то рядом среди валунов пела какая-то пичуга, а солнце все садилось, садилось, оставляя голубое темнеющее небо на произвол неумолимой ночи. Мес вздохнул, повернулся и толкнул каменную дверь.
Он вошел в небольшое, с низким потолком, помещение. Здесь, в сердце скал, было прохладно. Углы терялись во тьме. У стен на корточках сидели каменные изваяния с бесстрастными лицами. В помещении стлался, почти незаметный и неосязаемый, голубоватый слоистый дым, который медленно плыл, когда попадал в резкий луч из какой-нибудь наружной щели.
Здесь Меса встретил высокий худой человек с гладким черепом.
— Здравствуй, Снофру, — мягко приветствовал его Мес. — Ну что, много на сегодня?
— Как обычно, герр Мес, — с поклоном ответил человек.
— Угу, — промычал тот задумчиво, проходя к дальней стене и открывая небольшое потайное окошко. И сразу же сюда, в тихий покой подземелья, проник и повис, воцарился ровный басовитый гул, прорезаемый изредка истеричными женскими воплями.
Огромный беломраморный зал за стеной был запружен темной неспокойной толпой: народ волновался и возле стен, на которых виднелись искусно вырезанные барельефы, изображающие сцены нисхождения в Аид, и вокруг постамента с венчающей его колоссальной улыбающейся статуей из розового камня, сложившей свои руки на груди, и перед пустым белым помостом около высеченного в стене большого каменного уха. Вместе с людским гомоном в отверстие проник и начал клубиться по комнате душистый дымок благовоний. Из-под потолка, с недосягаемой вышины, взирали на толпу с загадочной усмешкой белые большеглазые лики. Где-то в глубине зала, за тонкой витой перегородкой, смутно, перекрывая голос множества людей, хор выводил речитативом слов древних молитв.
