Н.Ляшко
МАРЕВО
I
По залитой светом месяца степи шатаются ветерки.
Далью ползет не то туман, не то дым. Оттуда доносятся перекличка перепелов и надсадный хрип дергачей:
- Дррр-дррр...
Шалаш пялится черными прорехами в простор. Остатки костра синими волокнами вплетаются в свет месяца.
В загоне клубятся всхрапы быков, тяжелый хруст, чавканье и дремотные вздохи. И все это-ночная жизнь загона, голоса комаров, шорохи-по ветерку плывет на посеребренный месяцем колодезный журавель.
Голова Корнея лежит на свернутой в комок поле свитки. Другая пола щитом торчит над лбом. Над серой бородой, под опаленными махоркой усами ледком поблескивают зубы. За Корнеем шевелится белоголовый Онуфрий и говорит:
- Как кусок дыни, хм...
Корней садится, шуршит кисетом и спрашивает:
- Ты насчет чего?
- Я про месяц: на кусок дыни похож.
- Угу.
Корней пальцем выбрасывает из золы уголек, и тот описывает в воздухе красную дугу. Корней приникает к нему и сипит цыгаркой. Дым запутывается в его бороде, ползет к свитке и прячется под нее.
- А хорошо б теперь дыньки! - вкусно говорит за костром Зосима.
- Дыням рано еще. Завтра мать вишен принесет.
- Туман находит.
- Угу, спите...
Огонек цыгарки расцветает, вянет и, дав тени упасть на лицо, опять расцветает. А степь до самого кургана уже в тумане. Даже не верится, что она серая, что ее палило солнце, -она похожа на большое, сизое, покойное море.
Ветерки спадают и шепчут:
"Спать, спать..."
Комариный писк, переклички перепелов глохнут в смутном серебряном гуле: земля пьет росу, содрогается и стонет.
Первым стон ее слышит вихрастый Рябчик. Он вытягивает в простор шею, прислушивается и взвизгивает.
Где-то конь копытами колотит по степи, и ее гул сквозь свитку вползает в уши:
- Топ-топ-топ-топ...
Корней ухом приникает к земле, думает: "Кажется, близко", - садится и глядит в сторону кургана. Рябчик вскакивает, топорщится и с лаем бежит к туману.
"Сюда, значит".
В сизой полоске у кургана появляется смутный клубок с мигающей красной точкой, и Онуфрию кажется, что по туману катится серая голова с разгорающимся глазом. Клубок медленно вырастает и превращается в лошадь и человека.
Рябчик мечется перед ними, свирепеет и давится лаем.
Человек сплевывает папиросу, машет нагайкой и тонко, зло кричит:
- Да уйми пса, лешай тебя задери! Стоит, дьявол!..
Корней подносит к губам ладони и трубит:
- Рябчик! На! Н-на! Н-на!
Разбуженные дали откликаются:
"А-а-а!"
Корней берет из рук Зосимы тяжелую палку с узловатым корнем на конце, и они вдвоем идут навстречу лошади. Онуфрий сбрасывает с себя свитку и садится.
- Молчи! Вот я тебя! - унимает Зосима Рябчика и ловит его за лохматую холку.
- Ну, и собака! Она и тебя, гляди, слопает, - раздраженно говорит человек с лошади.
Корней узнает в нем объездчика господской экономии и лениво роняет:
- Много мертвых будет.
Объездчик не нравится ему: лается погаными словами, мелет вздор, не здоровается. Лошадь косит глазом на Рябчика и прядает ушами. Корней идет рядом с нею и спрашивает:
- Ты чего ночью ездишь?
- Племенной бык не приставал к тебе? Нет? Вот, анафема, как в омут канул! Уж я потел, потел...
Срамные слова опять трещат в серебряном свете. Корней еждтся-хорошего не жди! - и начинает слушать объездчика так, чтоб слова в одно ухо входили, в другое выходили.
- В сумерки выехал, вечером прискакал-нету. Сызнова трясись. Так, говоришь, не приставал?
- Чего?
- Бык, говорю, не приставал?
- Та я ж сказал тебе, что нет.
Объездчик спрыгивает с лошади, закуривает и жалуется:
- И хоть бы было за что мыкаться. А тут даже погулять негде. Выдешь-поле да поле. Девок и парней сам леший не поймает. Степняки, одним словом, совы лохматые. Вот у нас, эх!..
Объездчик говорит о посиделках, о хороводах, о девушках и сдабривает воспоминания срамными, верткими словами.
Корней трет лоб, удивляется-чего ради человек столько говорит на ветер? Глядит в сторону, на свои колени и с досадой останавливает объездчика:
- Да подожди. Может, проголодался?
- Не-э, я сыт. Ты что ж, повсегда тут? Так. А это подпаски? Сыны? А баба где? Ой, скушно, небось, ей дома!
- Чего скучно? Мне вот не скучно.
- Ну, а ей-то, ей? Без мужика, поди, того...
Объездчик так смеется, что Онуфрий не знает, на чем остановить глаза, выдергивает из-под себя пучок сухого бурьяна, кладет его на угли и сосредоточенно дует. Из синего дыма вырывается огонек и окрашивает лица и лошадь в цвет меди.
- Ты вот что, - хмуро говорит объездчику Корней: - прикуси язык. Не лопочи им, сделай милость, как батогом по голенищу. Тут дети, а ты слюнявишь все...
- Пф-хе-хе-хе! - фыркает объездчик. - Думаешь, дети не понимают? По этой части всякая, брат, тварь, понимает. Думаешь, вру? Глянь на них, на детей, на чадушек своих: один черный, другой белый, а?
- Чего ты мелешь?
- Чего? Какой-то из них не твой. Вот этот, черный, поди, - и объездчик указывает на Зосиму. - Баба, она, знаешь, своего требует. И ты не горюй. С кем не бывает, а с пастухом и бог велел: ты тут, а она там. Я эту музыку знаю. На-днях еду полем, гляжу-бабёнка, ваша, ладная такая. Ну, я это к ней...
-Будет! - кричит Корней. - Не цокочи сорокою поганой! А не молчится, бери коня, езжай и лопочи, хоть тресни!
- Да ты чего? - удивляется объездчик.
- Того! Сам понимай, - в штанах ходишь.
- Как по правде, так черти вы, вот что я понимаю.
- А ты ангел из ада...
- Ну, и народ! Ты к нему так, ты к нему этак, а он все к тебе быком. Одичали, шалые...
Объездчик с запалом ругается и идет к лошади:
- С ума сойдешь с вами! Ну, ты, чорт!
Плетка отскакивает от бока лошади. Та всхрапывает, скачет и медленно уходит в туман.
II
Следы копыт на траве давно побледнели, а Корней все курит и думает о Зосиме: "В кого, в самом деле, он вышел такой?"
Глаза у Зосимы карие, волосы густые, черные, курчавые. Чужое это, чужое...
Корней перебирает в уме родных и родичей Аграфепы и своих: отца ее и своего, мать свою и ее, дедов, бабок, сестер, братьев, дядей, теток, - все русые, открытые, ясноглазые. И Онуфрий такой. А вот Зосима не такой-он упрямый, он говорит меньше, чем надо, он прищуривает глаза, прищелкивает языком, и слова выходят у него какие-то такие...
Корней в раздражении плюет на свою руку и идет в шалаш. Там душно, там блохи, но ему хочется быть дальше от Зосимы. Он укрывается, глядит в звездный сверху и белесый снизу вход в шалаш, но звезд не видит.
- Ты чего ворочаешься? -доносится голос Зосимы.
- Объездчик сон прогнал, -отвечает Онуфрий.
- А ты лезь с головою под свитку, закрой глаза, и шепчи: солнце спит, земля сппт, и я сплю, - вот и уснешь.
