Онуфрий делает, как советует брат, и со смехом говорит из-под свитки:
- И совсем я не сплю.
- А ты про себя шепчи, долго шепчи, тогда уснешь.
Корней шевелится и сердито кричит:
- Ну, вы! Завтра батогом не поднимешь!
Онуфрий глядит на шалаш, тихо встает и на цыпочках бежит к колодцу. В полном ведре отражается клочок неба с месяцем. Онуфрий толкает его и следит, как на воде пляшут блики. Затем становится ногой на зарубку сруба, складывает в трубочку губы и хочет выпить месяц. Тот просвечивает край его уха, серебрит шелковистую щетину у виска и рогом глядит из-за головы. Онуфрий губами касается воды, и серп гребнем запутывается в его волосах.
Вода студит зубы и наполняет грудь звоном. Передохнув, Онуфрий показывает отражению язык и дергает ведро. Месяц в ведре вздрагивает, вытягивается и жемчужинами падает в колодец.
Онуфрий глядит на месяц в небе, прислушивается к звону воды в колодце, вытирает рукавом губы и опять на цыпочках бежит к Зосиме. Корней видит это и бранит объездчика: "Принесла тебя нечистая сила".
В вершине шалаша, в подрагивающей паутине играет свет месяца, а перед Корнеем мелькают село, хата, огород.
У речки осины сеют в тишину шорохи. Кто-то идет по огороду. Тень его мутит листья кукурузы, тыкв, подсолнечников, прыгает на стену, на заваленку... поднимает руки и... тук-тук. Скрипит дверь.
Корней комкает на груди рубаху, смыкает веки, но и в закрытых глазах реет белая стена, на стене маячит тень Аграфены, к ней плывет другая тень, та... И они вдвоем крадутся к крыльцу. В хате пол тоже исполосован месяцем.
"Да что это? - злится Корней. - Уснуть бы. И почему так громко храпит Онуфрий?" Зосима посвистывает носом.
Веки слипаются, сон мурлычет, воркует, гладит грудь, но вдруг раздается:
- Бух!
Что это? Может быть, вор палкой поднимает быков? Нет, тихо, и Рябчик молчит. Да, но сейчас опять начнут мерещиться хата, тень на стене. Корней ищет ногами опорки и лезет в косые полосы месячного света.
Сыновья спят. В загоне дрема, блеск рогов, тепло и хруст. Звезды показывают полночь. Корней облокачивается на сруб колодца. К нему подходит Рябчик, и они вдвоем слушают. Хотя нет, - слушает только Рябчик.
Корней все степные звуки, - ночные, дневные, весенние, летние, осенние-знает.
Он с детства бродит по степи, когда-то бескрайней, а теперь сжатой полями. Он пас у господ с дедом, с отцом, пас один, теперь пасет с детьми. Он всю степь знает: родился, рос на ней, учился людей узнавать, думать.
Сколько душ погибло здесь на его глазах? По ту сторону кургана умер ушибленный быком дед. По ею сторонусброшенный конем объездчик. За колодцем убит пойманный конокрад. А на перекрестья похоронен зарезанный кем-то прохожий.
Корнея охватывают запахи и краски юности: гаснет костер, засыпает отец, и он, молодой, чуть старше Зосимы, крадется от стоянки. Отойдет, оглянется, послушаети дальше, дальше, а потом бегом к ждущей его у поля Аграфене. Без передышки до самого поля. А-на заре назад.
Ныли от поцелуев и обнимок грудь и руки. Но когда так пахла земля? А солнце, а трава, а цветы? И все это только так, все это она забыла...
"Обожди, я узнаю!"
Рябчик вскидывает голову, и они глядят друг другу в глаза. Спине Корнея зябко от горечи и нежности. Он опускается на корточки и говорит Рябчику:
- Мы узнаем, узнаем, не бойся.
Рябчик трется о руку и взвизгивает.
- Чего ты? Ничего, не скули. Мы не из тех, мы докопаемся...
Шуршит бумага, с кремня летят искры, щекочет сладкий дым, а в глазах опять мелькают стена убогой хаты, тени на ней. Корней швыряет свитку, опорки и бежит на марево-к осинам, к огороду, к тени.
"Узнаю, я узнаю..."
Злоба выращивает за спиною крылья, ноги сбивают с трав росу. Корней не слышит крика Зосимы и бежит все быстрее. Из-под него лохматой полосою ложатся следы.
Рябчик вслед лапами ткет на влажной земле шнурочек.
III
Зосима и Онуфрий стоят с палками и озираются.
- Гонись, узнай, что там, - говорит Зосима - а я к быкам пойду.
Отец, как в воду, вбегает в туман, погружается в него по колени, по пояс. Еще немного, и он скроется. Страх спирает Онуфрию дыхание, и он кричит:
- Подожди-и-и!
Крик и отклик далей отрезвляют Корнея. Он останавливается и, словно разбуженный, глядит по сторонам.
Рябчик лает в туман; но шерсть на нем ровна, голос беззлобен: не чует он тревоги, и Корней сипит на него:
- Цьщ ты, цьщ!
Рябчик в удивлении глядит на него и опускает хвост.
Онуфрий круто останавливается, шарит в тумане глазами и, передохнув, спрашивает:
- Куда вы?
Корней делает вид, будто вглядывается в туман, и в свою очередь спрашивает:
- Ты чего прибежал? Идем назад. Тошно мне что-то.
Неладное, чую, дома делается.
Онуфрий глядит туда, где село, и спешит за отцом.
- Что там такое?! - кричит Зосима.
- Да ничего! - отзывается Корней. - Чего переполошились? Маленькие, без отца и спать не умеете!
- Так вы ж не шли, а бежали. Я аж проснулся.
- Ну, и бежал! Или тебя надо было спроситься?!
Зосима сердито кидает к шалашу палку и идет к колодцу. Итти туда ему незачем, но он идет, - пусть отец кричит в пустоту.
Корней подбирает свитку, опорки и забирается в шалаш. Роса пощипывает ноги. Корней вытирает их и складывает на груди руки.
В ушах ломит от мысли, что тревога не уйдет, пока он не побывает в селе. Дни и ночи будет мучить. А чего ради? Ведь ничего не было. А если было? Надо узнать.
А как? Раньше пастухи умели узнавать. Ого! Они ставили жен и дочерей на колени, они заставляли их есть землю и, как перед смертью, молиться. И добивались своего. Узнает и он...
Истома касается ног, плывет к груди, гладит плечи и кружит голову. Шорохи спадают, смягчаются, тают.
Нет ничего, - ни просторов, ни месяца, ни белой стены.
Лишь сверчок поет где-то:
Пью-урр-пью-урр...
IV
Что могло случиться дома? Пожар? Умерла Маринка?
Ивась упал? Или... И, значит, завтра мать не придет, вишен не будет. Выветренные ресницы Онуфрия дрожат.
Чтоб не расплакаться, он идетк колодцу и спрашиваетбрата:
- Может, огонь развести?
Зосима кивает на курган:
- Ты кого видел там?
- А кого там увидишь?
- Так куда ж он бежал?
- Не знаю, приснилось что-то.
Онуфрию хочется рассказать, как он догнал отца, что тот сказал ему, но Зосима шепчет:
- Может, там был кто? Баба какая, а ?
- Баба? Что ты мелешь? - возмущается Онуфрий. - Какая баба?
- Да тише ты! - шипит Зосима. - "Какая, какая"...
- А чего ей ночью тут делать?
Зосима презрительно оглядывает Онуфрия:
- Дурак! - и отворачивается.
- Зато у тебя ума у-у-у сколько! - фыркает Онуфрий и идет прочь.
У шалаша он забирается под свитку и еще раз фыркает:
