раньше и мог летать быстрее, чем это делает петух. Он увидел, что его тело также отреагировало — бросилось к границе пентаграммы, принялось кружиться, но тщательно выставленные защитные глифы сдержали его, и тело, ударившись о невидимый барьер, соскользнуло на асфальт. Наблюдать за собой со стороны было необычно.
Марион и рыжеволосая девушка рухнули на землю. Марион пыталась ползти к бегущим девушкам, зажимая руками уши, а Мелисса Мартинчек свернулась клубком и закричала.
Тут Мэттью наконец увидел кокатриса.
Сперва, краем глаза — движение. Легкое колебание чего-то кирпично-красного и цементно-серого. Шкура кокатриса была окрашена неровными пятнами, сливавшимися с темной стеной. Тварь была крупнее петуха, но не намного. Петушиное сердце Мэттью закипело гневом при виде красного гребня и ниспадающего водопадом хвостового оперения кокатриса. Забив крыльями, он ринулся на него, будто самец куропатки, выскакивающий из укрытия.
Кокатрис тут же сбросил маскировку, окрасившись яркими красками. По его оперению, как по бензиновой пленке, потекли радужные разводы. Девушки потянулись к нему; их ноги кровоточили, пронзенные множеством острых осколков, руки дрожали.
Мэттью увидел, как они упали. Яд уже глубоко проник в их организм; тела девушек забились в конвульсиях, на губах выступила пена.
Он издал воинственный, исполненный гнева клич. Его охватила кровавая ярость. Шпоры висели на ногах тяжким грузом, но крылья были сильнее, мощно разрезая воздух. Мэттью ударил со всех сил, метя твари в горло.
Радужные и черные перья сплелись воедино; уворот, удар, стремительный косой выпад. Шпора Мэттью зацепила лишь оперение, и кокатрис нанес ответный удар, по-змеиному вытянув шею. Жемчужно-желтые капли брызнули с чудовищных, не сочетающихся с острым клювом, клыков; петушиный хвост кокатриса сложился, открыв серое, свитое кольцами змеиное тело.
Мэттью прижал крылья, но яд все равно прожег в них несколько дыр. Отпрянув, он контратаковал, целясь кокатрису в глаз, и лишь теперь заметил, что в этом не было смысла — на месте глаза была старая, давно зарубцевавшаяся рана. Черный петух был устойчив к яду и смертоносному взгляду кокатриса, и все, что нужно было Мэттью — это ранить тварь.
Вот только это был не кокатрис, точнее, не совсем кокатрис. Кокатрисы не умели выводить соловьиные трели и маскироваться. Мэттью решил, что его, должно быть, высидел хамелеон, а не змея, как обычно. Он взлетел, понимая, что сейчас не лучшее время для долгих раздумий.
Перед ним был какой-то странный гибрид.
Везет как утопленнику.
Тварь взлетела за ним, и Мэттью ринулся вниз, спасаясь от преследования. Тело петуха особой аэродинамичностью не отличалось. Он наносил удар за ударом — в спину твари, в крыло, в грудь. Грудные кости кокатриса-гибрида были крепкими, словно бронированными, пробить их шпорами было невозможно. А вот ударить между ребер сверху…
Чудовище сместилось в сторону, и Мэттью промахнулся. Слепая тварь ухватила его зубами за крыло. Боль, горячая и тягучая, растеклась по плечу до самых костей. Увлекаемый монстром, Мэттью устремился вниз, громогласно кудахтая. Сплетясь в клубок, они покатились по асфальту. Кокатрис ослабил хватку, и Мэттью заверещал — одновременно от боли и гнева. Поврежденное крыло волочилось за ним; брызгала кровь, рана дымилась от яда, но Мэттью заставил себя взмахнуть им и подняться, чиркнув шпорами по камню. Это не осталось незамеченным, и кокатрис грозно зашипел.
Они вновь схлестнулись, грудь к груди. У Мэттью были шпоры, на стороне кокатриса было преимущество в массе, а также когти и витой, словно кнут, хвост. Крылья с шумом сталкивались и переплетались. Кокатрис прекратил петь, и Мэттью услышал плач — человеческий плач.
Когти кокатриса поспевали за каждым его выпадом. Влево, вправо. Крылья колотили Мэттью по голове, клюв то и дело норовил ударить в лоб. Что-то лопнуло, и кровь залила клюв и лицо Мэттью. Он перестал видеть правым глазом. Освободив левую лапу, он нанес несколько отчаянных ударов. Шпора легко пронзила плоть; прохладная, не теплее воздуха, кровь кокатриса брызнула на Мэттью. Высиженные змеями, кокатрисы были хладнокровными.
Кокатрис выл и отбивался; Мэттью едва не потерял второй глаз. Его заливало кровью кокатриса. Перья слиплись, приклеились к коже. Кровь тоже была ядовитой, и не только она — дыхание, взгляд, пение. Чудовище буквально сочилось ядом.
Наконец кокатрис упал, прижав Мэттью своим телом. Повернув голову, Мэттью единственным глазом увидел, как Марион тащит Мелиссу, подхватив под мышки. Мелисса сопротивлялась, рвалась к отравленным телам подруг. Прикасаться к ним было нельзя — зараженные кокатрисом, они теперь тоже были ядовиты. Даже камень, на который попала капля крови чудовища, мог убить.
Яд был смертелен, и спасения от него не было. Даже его самопожертвование, даже неосознанное самопожертвование черного петушка, не имело значения.
Со сломанным крылом, с единственным глазом, Мэттью повалился на спину, даже не выдернув из брюха врага шпору, и зарыдал.
Квартал оцепили, близлежащие здания закрыли, гибель людей списали на разлив химикатов. Обеззараживание территории взяли на себя другие члены прометеанского клуба. Вернувшийся в привычное тело Мэттью отнес израненного петушка к знакомому ветеринару. По настоянию Мэттью (процедуры в любом случае оплачивала Джейн) птице ампутировали одно крыло и прочистили глазницу. Спасенный от эвтаназии, петушок был отправлен на ферму, где ему предстояло провести остаток дней в облике кривого, хромого пирата. При должной удаче у него впереди была еще долгая жизнь и много, много отпрысков.
Не самая плохая участь для петуха, решил Мэттью.
Всю бумажную волокиту взяла на себя Марион. В благодарность Мэттью сводил ее в ресторан. Она больше не пыталась к нему приставать, и они расстались друзьями. Это наверняка была не последняя их встреча.
Самым тяжелым испытанием стала церемония прощания со студентками. Они были первокурсницами, и Мэттью не успел близко с ними познакомиться. Он чувствовал ответственность за их гибель, но выступать с речью казалось ему лицемерным, поэтому он лишь подписался в гостевой книге и всю церемонию молча просидел на заднем ряду, одетый в свой лучший черный костюм.
Кэтрин Берквист похоронили в ее родном Эпплтоне, штат Висконсин, и Мэттью не смог там присутствовать. А вот похороны Реджины Гомес проходили на католическом кладбище во Флашинге. Гроб был украшен белыми искусственными цветами. Собралась вся семья Джины — женщины в черных вуалях, мужчины в черных шерстяных костюмах. Друзья — в черных или темно-синих. На Мелиссе Мартинчек были надеты приталенное платье и кардиган. У могилы она робко и едва заметно улыбнулась Мэттью.
На кладбище стоял столь терпкий запах лилий, что на обратном пути Мэттью дважды вырвало.
На следующий день Мелисса зашла к нему в перерыве между занятиями. Мэттью сидел за столом, задумчиво обхватив голову руками.
