— Как ты понимаешь, у меня перед тобой преимущество, как возрастное, так и по стажу. Моя кровать ближе к окну, а твоя — к двери. Надеюсь, не возражаешь!
Лидочка не ответила. Она была счастлива, что ее кровать стоит ближе к двери, — она не была уверена, что смогла бы пройти пять шагов, чтобы добраться до дальней кровати, — а два шага до ближней она одолела и рухнула на кровать, возмущенно взвизгнувшую всеми своими старыми пружинами.
— Ты сама снимешь ботики или тебе помочь? — спросила Марта.
— Сама, сейчас… — Лидочка понимала, что первым делом надо снять ботики, но наклониться… нет, это выше человеческих сил!
Тогда Марта быстро присела на корточки и стянула ботики, а потом мокрые чулки. Лидочка пыталась сопротивляться, но Марта лишь отмахивалась.
— Да погоди ты, не суетись, я сделаю это быстрее, — говорила она. — У тебя детей нет? А у меня двое. И каждую осень они прибегают по три раза за день промокшие до ушей. Ничего в этом позорного нет — Александрийский сказал, что ты буквально тащила его в горку на себе. Я должна сказать, что ты совершенно не производишь впечатления героини, но с другой стороны — у меня очень хорошее чутье на людей: ты обратила внимание, что я еще у Калужской заставы тебя начала опекать? Мне же не пришло в голову опекать какую-нибудь идиотку. А ты бы посмотрела, какую мамзель притащил с собой этот жандарм! Ты не возражаешь, что я тебе тыкаю? Я вообще-то не выношу эту коммунистическую манеру — она происходит из дворницкой, но мне кажется, что мы с тобой знакомы уже тысячу лет.
— Ничего, мне даже приятно.
Тут в дверь постучали — вошла докторица Лариса Михайловна — завитая рыжая Брунгильда, которая заставила Лидочку лечь, пощупала пульс, потом велела Лидочке переодеться в сухое, принять горячий душ, а завтра с утра она ее осмотрит.
— Как там Александрийский? — спросила Марта.
— Лучше, чем можно было бы ожидать, — сказала Лариса Михайловна. — Мне кажется, что он даже доволен приключением.
— Ой, — сказала Лидочка, — а мой чемодан?
— Когда ты его в последний раз видела? — спросила Марта. Лидочка совершенно не представляла когда. Но сама судьба в лице Мати Шавло появилась в дверях, чтобы навести порядок, — Матя принес чемодан, который он взял у Лидочки еще в трамвае, и, оказывается, не расставался с ним до самого санатория.
Лидочка наконец-то смогла как следует рассмотреть своего нового приятеля. Конечно же, он был фатом, но фатом добродушным и неглупым — его восточные карие глаза смотрели со всегдашней иронией, к тому же у него были умные губы. Другие люди определяют ум человека по глазам, а Лидочка была уверена, что бывают умные и глупые губы.
Матя готов был остаться в комнате надолго, но Марта его сразу выгнала, и Лидочка была ей благодарна, потому что знала, какое жалкое зрелище она собой представляет — спутанные мокрые волосы, не исключено, что физиономия вся в грязи… от таких женщин мужчины сбегают.
Не успел Матя уйти, как сунулся Максим Исаевич. Ему хотелось принадлежать к тем сферам, где происходят самые важные события. А так как Лидочка оказалась в центре внимания, Максиму следовало находиться поближе к Лидочке. Максима объединенными усилиями удалось выдворить. Правда, как он ушел, Лидочка не помнила — она задремала минут на десять. Ей казалось, что она не закрывала глаз, — и вдруг проснулась от голоса Марты.
— Лучше ты после ужина ложись пораньше, — говорила Марта. — А то сейчас разоспишься и останешься голодной.
— Я не голодная, — ответила Лидочка, раздражаясь на соседку. — Я ничего не хочу.
— Тебе так кажется, а потом ночью накинешься на меня и сожрешь.
— Не накинусь. — Глаза не хотели открываться, но было ясно, что от Марты не отделаться.
Марта присела на стул в изголовье Лидочкиной койки и погладила ее волосы.
— Я бы могла в тебя влюбиться, — заявила она.
Пока она не влюбилась, пришлось открыть глаза. Лампочка под потолком светила тускло, даже не набирая объявленной силы в двадцать пять свечей.
— Ты замужем? — спросила Марта.
— Да.
— Почему такая пауза? Вы в разводе?
— Нет, он уехал. В экспедицию.
— Все понятно, — сказала Марта. Она резко поднялась и отошла к темно-синему окну. Встала спиной к нему, опершись ладонями о подоконник. Она как бы давала Лидочке время и возможность исповедаться. Но Лидочка молчала. В Москве тридцать второго года не стоило откровенничать с незнакомыми. Или со знакомыми. Особенно если у тебя в семье не все благополучно.
— Он геолог? — спросила наконец Марта, не дождавшись исповеди.
— Археолог, — честно ответила Лидочка.
Господи, как он сейчас, где он? Андрею пришлось бежать из Москвы, иначе бы его взяли. Пан Теодор, их с Андреем покровитель, помог Андрею уехать, сказав при том, что у него есть для Андрея важное дело.
И лучше для всех, если Лидочка не будет знать, где скрывается Андрей, что он делает. Потому что, если ты чего-то не знаешь, ты не расскажешь об этом на допросе. Лидочка не стала спорить с Теодором, потому что у нее не было иллюзий. А теперь она ждала Теодора с вестями от Андрея. А в институте скрыла, что замужем, благо у них с Андреем разные фамилии, она — Иваницкая, Андрюша — Берестов.
— Я буду тебе верить, — сказала глубокомысленно Марта. — А знаешь почему?
— Почему?
— Если бы что, тебе бы путевку в Санузию не дали! Здесь такие люди бывают!
Марта наклонила голову по-птичьи, ждала ответа. Лидочка поднялась с постели. Ведь не скажешь ей, что путевка была горящая, досталась Лидочке случайно, потому что не смогла поехать Гордон-Полонская. Фамилию на путевке поправили, директор, благоволивший к Лидочке, написал собственноручно: «Исправленному верить».
Успокоив себя, Марта оставила пост у окна и подошла поближе. Она выкинула из головы проблемы, оставшиеся за пределами Санузии. Или ей показалось, что выкинула.
Всесилие пана Теодора должно иметь пределы. Вера в беспредельность сродни религии, а она, Лидочка, никогда не сотворит себе кумира… Ну что ему стоит приехать! Хотя бы кинуть в ящик открытку. Сколько можно ждать? Она же всю жизнь ждет, и ждет, и ждет…
Марта стояла уже рядом.
Это были чужие люди, так быстро и ловко перевоспитанные советским режимом, словно до него никакой истории не было. И Лидочку порой изумляла забывчивость окружающих. Ведь Марте уже за тридцать, революцию она встретила взрослой, может быть, успела окончить гимназию. Как приятно, наверное, существовать, не помня о прошлом. А завтра уже не будет и сегодняшнего…
