Курила она так много, что мы пошли на нарушение стиля и повесили под потолком кухонный воздухоочиститель.
Делопроизводство пришло в совершенный порядок: все документы составлялись по форме, и вечная угроза отъема лицензии, висящая над любым предприятием, подобным нашему, вдруг стала чисто теоретической. Устаканилась и бухгалтерия. Деньги от клиентов принимала Хасановна, и получить что-то на текущие расходы стало невероятно трудно… Впрочем, налоговая полиция, нагрянувшая однажды, тоже ушла несолоно хлебавши.
В каждой комнате висели огнетушители и аптечка, а в ванной – спасательный круг.
Ресторанная вакханалия быстро прекратилась, и даже разносчики пиццы забыли к нам дорогу. На кухне тоже воцарился порядок: в понедельник была гречневая каша с тушенкой, во вторник – перловая с тушенкой, в среду – рис с курицей, в четверг – вермишель с рыбой, в пятницу – пшенка. В субботу и воскресенье мы были балуемы макаронами по-флотски, а к чаю полагался сахар…
Но самое большое впечатление на всех, и на нас в том числе, производил канцелярский стол. Был он размером с бильярдный, только что крытый не зеленым сукном, а черной кожей. Древесина отзывалась на постукивание звонко, почти как хрусталь. Поверхность украшали бесчисленные следы папиросных ожогов, стаканных донышек, керосиновых ламп и неосторожно брошенных кипятильников. На внутренней стороне дверцы тумбы, вместившей всю нашу картотеку, была выцарапана надпись: «Я чист перед народом и пар…» – подкрепленная парой пулевых отверстий. Круглые сутки горела лампа зеленого стекла, с бронзовым литым основанием. Пепельница размером с больничное судно была оснащена хитрым устройством, бесследно поглощающим окурки. Чернильный прибор из фальшивой китайской бронзы и настоящего нефрита изображал один из эпизодов Великого Похода. Под толстым пуленепробиваемым стеклом разложены были календари, план-графики, расписания поездов и самолетов, а также десяток фотографий, изображавших бывших мужей Хасановны в порядке поступления; морды у мужей были такие, что даже товарищ Сталин, томящийся на открытке под тем же стеклом, чувствовал себя неуютно…
Обстановка эта смиряла клиента и резко повышала ликвидность его капитала – но одновременно вселяла надежду.
Ровно в четырнадцать звякнул колокольчик на входе, и, пригнувшись, вошла стильная девочка под два метра ростом в джинсах и мешковатой ветровке. За нею втиснулся Коломиец. Его-то было много по обыкновению.
– Дора Хасановна, – робко обратился он к нашей секретарше, – я тут договаривался с вами…
– Садитесь, – резко скомандовала она. – Заполняйте анкету. Это, что ли, оперативный работник? Хорошо! Потянулись наконец девчата к настоящему делу…
– Хасановна, – подал голос Крис, – позвоните Коломийцу, пусть даст машину до ночи. И сам пусть приезжает. В Истру поедем…
И мы поехали в Истру.
Но прежде Ираида освоила последнюю пустовавшую спальню, которая до того была гостевой. И в квартире сразу стало как-то тесновато.
– Не боишься оставлять племяшку в нашем вертепе? – подмигнул я Коломийцу.
– Немного побаиваюсь, – признался он, – не хотелось бы мне вас потерять…
Всеслышащая Хасановна немедленно откликнулась:
– А как же мы на Амуре – жили все вместе в первом бараке? Отношения наши были чисты!
– Да вы-то там урабатывались так, что силы только на храп хватало, – махнул рукой Коломиец. – Ты на этих бездельников погляди…
– Я за моралью слежу, – обиделась Хасановна.
– Да, у нас не забалуешь, – сказал я. – Представляешь, Женя, как на режимном предприятии: больше двух приводить нельзя…
– И только до одиннадцати утра, – добавил Крис.
В Истру мы приехали уже около пяти. Дом, в котором замучили художника, стоял на отшибе – старый двухэтажный насыпной восьмиквартирник. Рядом высился роскошный недострой, каких много стало в Подмосковье: то ли посадили хозяина, то ли взорвали, то ли невзначай разорился сам. По раскисшей тропе среди строительного мусора мы пробрались к цели. Между деревьями, обступающими вход, натянута была бечевка с бумажным обрывком.
– Плохое место, – сказал Крис, ежась.
– Чего уж хорошего, – пробормотал Коломиец. – Стадо они тут выгуливали потом, что ли…
Он нагнулся и полез под бечевку.
– Эй, – крикнул кто-то сзади. – Вы тут чего забыли? А ну, назад!
К нам торопился пожилой милиционер в распахнутой шинели.
– Участковый, капитан Петренко, – небрежно козырнул он. – Кто такие?
– Поисковое агентство «Аргус», – представился я. – А также «Тимур». Нашего клиента убили у вас тут.
Участковый долго и пристально рассматривал наши удостоверения и лицензии.
– Так это вы и есть Коломиец? Слышал, слышал. Очень приятно… жаль, не предупредили меня… Слушайте, а что же он за человек такой был? Отчего хипеш? Я его шмотки перебирал – бомж в натуре…
– Знаменитый художник он был. А что так ходил… привык, наверное. Или нравилось. Ну как, можно осмотреть место?
– Да конечно же. Пойдемте. Только вот девушка… Я человек на что уж привычный, да и то, как снимал его с крюка, – поверите, замутило…
Мы посмотрели на Ираиду. У нее чуть сузились глаза и подрагивали крылья носа. Она не сказала ничего.
– Ведите, капитан, показывайте, – кивнул Коломиец. – Арестовали кого-нибудь, нет?
– Нам, думаете, скажут? Ха, держи карман. Если позвонят когда, чтобы место это не охранять больше, и то спасибо. Что тут вчера делалось…
– И что делалось?
– Да, правильно если сказать – то ничего. Наехало их – откуда только взялось? – машин шесть. А толку? Что мы с Филимоном – извиняюсь, с капитаном Филимоновым, это угро наше, – что мы с ним записали, то эти передрали в свои протоколы, да нас еще и носом натыкали: чернила, понимаешь, не того цвета… Осторожно, здесь ступенька качается и притолока низкая…
В подъезде пахло собаками и бомжами. Лестница на второй этаж была разломана, двери в квартиры крест-накрест заколочены, но никакого сомнения, что место это обитаемое или было таковым до самых недавних времен.
– Нам сюда.
Дверь в подвал – гнусно-коричневая, ноздреватая, будто до покраски по ней колотили ледорубом, – висела на одной петле и открывалась с жутким звуком, который не назвать было ни скрипом, ни завыванием. Коломиец включил свой мощный фонарь, осветил лестницу, и мы стали спускаться: участковый впереди, Крис за ним, потом я, потом Ираида и последним – наша главная ударная сила.
Внизу было холодно. С тянущихся повсюду труб свисало какое-то мочало. Воняло страшно. Не в смысле: очень сильно, а в смысле: вонь внушала страх. Да, кровь, да, дерьмо, которым и лучшие из нас плотно набиты, – но было в этом букете что-то еще… что-то утонченное.
