Запрокинув голову, Скотт глядел на запачканную оранжевой краской ручку кисточки, торчащую из склянки гигантских размеров. Всего какой-то день тому назад он мог бы удержать кисточку в руках. Теперь же она была в десять раз длиннее его тела. Для него она стала огромной, полированной желтой дубиной с острым как нож концом.
Раздался громкий щелчок — и погреб опять наполнился сравнимым с шумом океана ревом масляного обогревателя. Сердце забилось учащенно, но через некоторое время его биение снова стало ровным. Нет, никогда он не сможет привыкнуть к этому всегда неожиданному, как гром среди ясного неба, оглушительному гулу обогревателя. Но, впрочем, все равно, ведь мучиться осталось не больше четырех дней.
Ноги начали замерзать — нельзя было терять ни секунды. Миновав пустые банки из-под краски, похожие на неуклюжих монстров, он вышел к свисающей перепутанными кольцами с крышки холодильника веревке толщиной с его тело.
Вот уж настоящее везение. Рядом с высящейся, как башня, коричневой бутылкой из-под скипидара Скотт нашел мятую тряпку розового цвета. Судорожно обмотал часть ее вокруг тела, подоткнул под ноги, а на оставшуюся свободной часть лег спиной, ощутив под собой морщинистую поверхность и провалившись в ее складки, как в перину. От тряпки густо пахло краской и скипидаром, но Скотту уже было все равно. Укутавшись, он вскоре погрузился в ласковые объятия тепла.
Запрокинув голову и прищурившись, Скотт смотрел на бесконечно далекую крышку холодильника. Оставалось преодолеть подъем в семьдесят пять футов. На стенке холодильника не было ни единой щербинки, в которую он мог бы поставить ногу. Точки опоры надо будет искать на самой веревке. Но, по всей видимости, все семьдесят пять футов придется преодолеть, подтягиваясь на руках.
Глаза закрылись, и некоторое время Скотт пролежал, не поднимая век. Медленно дыша, он старался максимально расслабиться. Если бы в желудке унялась острая боль, вызванная голодом, он смог бы уснуть. Но эта боль волнами обрушивалась на стенки желудка, и тот в ответ недовольно урчал. Скотт недоумевал: неужели ощущения не обманывали его и желудок был совершенно пуст?
Поймав себя на том, что он весь отдался мыслям о еде — о ростбифе, роняющем капли пряного соуса, и бифштексе, щедро посыпанном грибами с коричневыми краями и луком, — Скотт понял, что пора вставать. Пошевелив еще раз отогревшимися пальцами ног, он сбросил с себя покрывало и встал.
Только теперь он вспомнил о происхождении тряпки, под которой отогрелся.
Это был обрывок нижней юбки, когда-то принадлежавшей Лу, но уже давно изношенной и выброшенной в коробку со старым тряпьем. Подняв уголок тряпки, Скотт помял пальцами мягкую ткань и ощутил странную острую боль в груди и животе. Но уже не голод мучил его, а память об утраченном.
— Лу, — прошептал он, не в силах отвести взгляд от материи, которая когда-то касалась теплого, испускающего нежный аромат тела жены.
В сердцах Скотт бросил тряпку, и на лице его застыла суровая маска. Он поддал тряпку ногой и, потрясенный этим новым переживанием, отвернулся от нее и твердым шагом пошел к краю стола. Веревка оказалась такой толстой, что он не мог ухватиться за нее пальцами, — значит, придется ползти по ней, как по дереву.
К счастью, веревка свисала так, что первую часть пути Скотт смог преодолеть на четвереньках.
Он подергал веревку изо всех сил вниз, чтобы проверить, прочно ли она закреплена. Веревка чуть-чуть поддалась, потом натянулась. Скотт подергал еще раз: все, прочно держится. Но это означало крушение всех его надежд на то, что ему удастся вместе с веревкой сбросить вниз коробку печенья, лежавшую на скрученной кольцами на крышке холодильника веревке. До этого момента Скотт питал некоторую надежду на успех своего замысла.
— Ладно, — вздохнул Скотт и, набрав в легкие побольше воздуха, полез вверх.
Карабкаясь по веревке, он пользовался приемами, при помощи которых жители побережий южных морей забираются на кокосовые пальмы: колени подбирал повыше, тело выгибал дугой, сдавливая веревку ступнями, обхватив ее руками и цепляясь за нее пальцами. Не глядя вниз, Скотт упорно поднимался.
Тяжело задышав, он напряг все мышцы, судорожно вжимаясь телом в веревку, которая сползла на несколько дюймов, а для него — на несколько футов вниз. Веревка заходила из стороны в сторону, извиваясь легкими волнами, а он висел на ней, дрожа всем телом.
Через несколько мгновений раскачивание прекратилось, и Скотт опять полез вверх, но теперь много осторожнее.
Через пять минут он добрался до первой петли и уселся на ней верхом, как на качелях, крепко держась рукой за веревку и упираясь спиной в холодильник. От стенки холодильника веяло холодом, но халат Скотта был из толстой материи и отлично его защищал.
Скотт оглядел все необъятное пространство погреба, в котором жил. Где-то далеко — почти в миле от себя — он увидел край скалы, груду садовых кресел, крокетные принадлежности. Взгляд его двинулся дальше. Вон там огромная пещера с водяным насосом, дальше — гигантский водогрей, из-под которого выглядывает краешек крышки картонной коробки — ночного убежища Скотта.
Взгляд переместился еще дальше — и Скотт увидел обложку журнала.
Журнал лежал на подушечке на крышке металлического стола с ножками крест-накрест, стоявшего рядом с тем столом, с которого Скотт начал свой подъем по веревке. Раньше он не замечал журнала, потому что тот был скрыт жестянками из-под краски. На обложке была фотография женщины. Высокая, вряд ли красивая, но хорошенькая, в плотно облегающем красном свитере и не менее плотно сидящих черных шортах, закрывавших только бедра, она стояла, облокотившись на камень, и на лице ее сияло выражение довольства.
Скотт пристально глядел на фотографию дородной женщины: улыбаясь, она смотрела с обложки прямо на него.
Странно, подумал Скотт, сидя на веревке и болтая босыми ногами в воздухе, но он уже давно не испытывал желания. Тело нуждалось лишь в том, что поддерживало жизнь: в пище, одежде и тепле. Его существование в погребе, с того самого рокового зимнего дня, было подчинено одной цели: выжить. Иных желаний как бы и не существовало. Но сегодня он нашел обрывок нижней юбки Луизы и увидел огромную фотографию женщины.
Взглядом, полным любовного томления, он проследил очертания ее гигантского тела: два холма высокой пышной груди, легкую возвышенность живота, два столба минных ног, уходящих пирамидой вверх.
Скотт не мог оторвать взгляд от женщины. Солнечный свет играл золотом в ее темно-каштановых волосах, и он словно чувствовал на губах их мягкую шелковитость. Ему казалось, что он вдыхал ароматное тепло ее тела. Мысленно скользя руками по стройным ногам, Скотт представлял, какая у нее гладкая кожа. Он представлял, как наполняет целые пригоршни этими податливыми грудями, мысленно вкушал сладость ее губ и тонкой струйкой вливал в себя теплый дурман ее дыхания. Содрогнувшись от охватившего его чувства бессилия, Скотт невольно раскачал веревку под собой.
