В два часа дня Брайен Браун уселся в кресло напротив спящей жены, размышляя о том, как сказать ей, что их единственный ребенок мертв, в случае необходимости, разумеется. В это самое время больничный истопник заглянул в бойлерную, и его взору предстало следующее: маленький мальчик, одетый в одну только пижаму, свернулся клубочком, уютно пристроив загипсованную руку прямо в огромном теплом очаге, зябко поджав босые ноги.
— Эй! — воскликнул истопник. — Эй, мальчик!
— Ну что? — сказал Хилли, выбираясь наружу. Ноги были черны, как уголь; пижама промаслилась насквозь. — Местечко, что надо! Я думал, что потерялся.
Истопник схватил Хилли в охапку и потащил наверх к администратору. Хилли посадили в огромное кресло с подлокотниками (предусмотрительно подстелив в два слоя "Дэйли Ньюз"); вскоре секретарь вернулась с пепси-колой и прочей снедью. При других обстоятельствах главный администратор сделал бы это сам, чтобы продемонстрировать беглецу свое отеческое снисхождение. При других обстоятельствах — "и я полагаю", — думал главный администратор, — "и с другим мальчиком". В данном случае он просто боялся оставить Хилли одного.
Вернувшаяся с едой и питьем, секретарь была снова отослана — на сей раз за Брайеном Брауном. Конечно, Брайен был достаточно сильным и сдержанным человеком, но когда он увидел Хилли, сидящего в директорском кресле, его грязные ноги, не доходящие до пола, шуршащие под ним газеты и, наконец, то, с каким аппетитом он уписывал булки и пил пепси, он не смог сдержать поток благодарных слез. То же самое сделал и Хилли, — Хилли, — который никогда не совершил ничего плохого умышленно, — разразившийся бурным плачем.
— Господи, Хилли, где ты был?
Хилли ответил на этот вопрос достаточно подробно, как только мог, предоставляя Брайену и главному администратору отделять зерна от плевел, извлекая истину из его рассказа столь успешно, как только они могли. Сначала он поставил их в тупик заверением, что он трансформировался ("Я превратился в эльфа", — заявил им Хилли) и забрался спать на одну из топок. По его словам, там было очень тепло, настолько, что он снял пижамную куртку, осторожно стащив ее, чтобы не потревожить свежую гипсовую повязку.
— А еще я очень люблю щенков, — добавил он. — Мы ведь заведем щенка, а, папочка?
Истопник, извлекший Хилли на свет божий, обнаружил там же его курточку. Она лежала на топке № 2. Подняв ее, он увидел также и «щенков», прыснувших в разные стороны при его появлении. Он решил не упоминать об этом чете Браунов, которые выглядели как люди, которые неспособны перенести еще одно потрясение. Истопник, добрая душа, прикинул, что, им будет лучше и не знать, что их сыночек провел ночь прямо перед гнездом крыс, некоторые из которых по размерам действительно приближались к щенятам, что он успел заметить, когда они разбегались от луча фонарика.
Поинтересовавшись его собственным восприятием как подобных происшествий, так и более скромных (с меньшим количеством поднятых на ноги лиц), происшедших за следующие пять лет его жизни — вы получили бы ответ: "Полагаю, я всегда попадаю в переделки". Хилли считал себя предрасположенным к несчастным случаям. Правда, еще никто до сих пор не вложил в его уста эту меткую формулировку.
Когда ему исполнилось восемь (спустя два года после рождения Дэвида), он принес домой записку от Миссис Андерхилл, учительницы начальной школы; в записке предлагалось мистеру и миссис Браун пожаловать для небольшой беседы. Брауны пожаловали, правда, не без некоторых опасений. Они уже были в курсе, что на прошлой неделе хавенские третьеклассники подвергались тестированию для определения интеллектуального коэффициента. Брайен подозревал, что миссис Андерхилл намеревается им сообщить, что результаты Хилли значительно ниже средних, следовательно, необходимо его перевести в класс для отстающих. Мэри подозревала (впрочем, так же оставляя их при себе), что Хилли недобрал словарный запас. Словом, ни тот ни другой не спали спокойно в ту ночь перед визитом.
Миссис Андерхилл просто ошарашила их, сказав, что Хилли показал результаты, превышающие высшее значение по данной шкале; судя по всему, парень просто гениален. — Вы обязательно должны отвести его в Бангор и проверить его по тесту Векслера, если вы действительно хотите определить уровень его умственного развития, — посоветовала миссис Андерхилл. — Проверить Хилли по тесту ИК Томпалла — это все равно, что определить интеллект по тесту, предназначенному для козы.
Мэри и Брайен посовещались… и решили не раскручивать это дело. Надо сказать, что они не стремились определить, насколько одарен Хилли. Достаточно того, что он не отсталый… и, как сказала Мэри прошлой ночью, это многое объясняет: его непоседливость, его явную неспособность проспать более шести часов в сутки, его странные увлечения, которые появлялись и исчезали со скоростью света. Однажды, когда Хилли уже исполнилось девять, Мэри с Дэвидом вернулись с почты; она обнаружила полный разгром на кууне, которую оставила в полном порядке пятнадцать минут назад. Раковина была полна подмокшей муки. На разделочном столике — лужа растаявшего масла. Нечто пеклось в духовке. Быстро поместив Дэвида в манеж, она метнулась к духовке, предполагая увидеть там обуглившуюся массу. Вместо этого в духовке оказался поднос со сдобными булочками. Которые, как ни странно, оказались вполне вкусными. Они съели их на ужин… однако до того, Мэри нашлепала недоумевающего Хилли и отправила его в детскую. Она уселась за кухонный стол, не зная, плакать ей или смеяться, в то время как Дэвид — смирный и приятный во всех отношениях малый, представлявший собой мирную гавань по сравнению со штормовым морем — Хилли, — сидел, ухватившись за загородку манежа, не сводя с нее забавных глазенок.
Надо отметить, к чести Хилли, его нежную любовь к младшему брату. И хотя Брайен и Мэри опасались доверить Хилли младенца и оставить их в одной комнате дольше, чем на тридцать секунд, у них значительно полегчало на сердце.
— Чтоб мне провалиться, вы можете смело отпустить Хилли с Дэвидом недельки на две в поход и они вернутся целыми и невредимыми, — говаривал Ив Хиллман. Он любит малыша. И он сумеет позаботиться о нем.
Вернее не скажешь. В основном — если не во всем, — «злосчастный» Хилли стремился честно выполнить сыновний долг по отношению к своим родителям. Просто не всегда получалось удачно, и они не верили в его силы. Но Дэвид, благословлявший землю, по которой ступал его брат, всегда видел Хилли в истинном свете и восхищался им…
Так оно и было до семнадцатого июля, до того самого дня, когда Хилли совершил свой первый фокус.
