Разумеется, я этого не сделал.
На улице пришлось прижимать машину к самому бордюру — экскаваторщики трудились в поте ковша. Добравшись до конца раскопок и поймав, наконец, сигнал Единой Дорожной, я запустил обычную программу и задумался. Подумать было о чем. Прежде всего я сильно засомневался в том, что неделю назад по мне стреляли просто потому, что какому-то стайному выродку приспичило пристрелять свой карабин. Следовало понимать так, что на доцента Самойло началась охота и теперь меня ударными темпами начнут выводить из обращения. Я стал дичью, еще не зная, кто охотник. А быть, не охотник, а охотники? Очень может быть. Вернее всего так, что этот оборотень контактирует с какой-то местной стаей, если только не совмещает функции ее руководителя и мозгового центра. Похоже на то. Нормальным адаптантам еще мог прийти в голову фокус с иголкой, только они ни за что не стали бы прятаться, когда стало ясно, что трюк не прошел. Они постарались бы разделаться со мною тут же, на автостоянке, а то, что за защитными листами меня достать не так-то просто, пришло им в головы существенно позже. Изуродовали бы машину, зато я знал бы их в лицо. Нет, кто-то был рядом, кто-то их удержал. Кто? Хороший вопрос. Кто вообще может заставить адаптанта делать то, что ему не хочется? Если эту сволочь до сих пор не смог вычислить Сашка, то что, спрашивается, могу я? Придумать себе вывих голеностопа и отсиживаться у любовницы? И до каких пор?
Настроение было препоганое. Между прочим, мне пришло в голову, что Дарья тут ни при чем и втягивать ее в это дело не стоит. Так… а куда тогда ехать? К себе? Гм… К Мишке Морозову? Нет уж. Моя рука без толку зависла над гнездом с утонувшей в ней программ-пластиной, а потом я вспомнил, что Цыбин, Андреев и Ржавченко были убиты не дома, а на улице, причем все трое в сравнительной близости от института. Очевидно, радиус действий оборотня ограничивался охотничьими владениями местной стаи. Это было уже кое-что. Правда, если уж быть до конца последовательным, не мешало бы признать и тот факт, что в меня-то стреляли отнюдь не около института, а совсем даже наоборот…
Я ехал к Дарье.
В конце концов, почему я решил, что меня собираются убить? Возможно, меня просто хотели напугать.
Под пятки уносился асфальт. На шоссе было свободно, даже чересчур. Далеко впереди маячила гузка какой-то легковушки, и дважды мой «рейс-марлин» обгонял семейные трейлеры для дальних перевозок — из тех монстров, в которые при большом желании можно впихнуть целиком квартиру вместе со стенами. Уезжают люди из Москвы, уезжают. И правильно, конечно, делают. Из пятнадцати миллионов к нынешнему лету осталось едва четыре — людей я имею в виду, включая сюда и дубоцефалов. Адаптантов, понятно, никто не считал.
Справа от шоссе торчала шеренга стандартных жилых сорокаэтажек, похожая на челюсть с зубами через один, и меня замутило, когда я машинально попытался сообразить, сколько же здесь может жить дубоцефалов; слева как раз проносило мимо вагоноремонтный завод имени Ростроповича. Тут над ухом оглушительно взвякнул сигнал и одновременно виолончельным секстетом завопили тормоза. Очень мило. Я выругался от души и вслух. Знаем мы эти штуки. Когда в Единой Дорожной вдруг ни с того ни с сего возникает сбой, машина сама должна погасить скорость и припарковаться. Тут ей лучше не мешать. Она ни в коем случае не врежется в ограждение или другую машину; она ни за что не собьет пешехода; она даже не раздавит любимую болонку того пешехода, поскольку имеет распознаватель зрительных образов с обширнейшим регистром памяти, и болонка, не говоря уже о доге, в этот регистр входит. Туда, как я неоднократно имел случай убедиться, входит великое множество всяких предметов, подчас самых неожиданных.
Кроме, как выяснилось, сугроба.
В примитивные мозги частного автомобиля не укладываются подобные случаи, и мысли у этих мозгов, если только они мысли, а не что-то другое, нисколько не лучше, чем у махрового толстолобика, — самодовольным всезнайством с боков сплюснутые, здравым смыслом сверху припечатанные. Если трасса не отапливается, она должна расчищаться, и все тут. И никаких сугробов. Их и не бывает, поскольку трассы действительно расчищаются. А если сугроб все же есть, значит, это или ошибка снегоеда-автомата, или… Или, вернее, это работа уличной стаи.
Вот только этого мне сейчас не хватало.
Минут пять я пытался выбраться задним ходом, нервно облизываясь и оглядываясь по сторонам. Мой сарай на колесах, раскидав половину сугроба, не желал расставаться со второй половиной. Ему было там хорошо. Мне — нет. Стая адаптантов могла свалиться мне на голову в любую минуту. Умом я уже понимал, что если на меня не кинулись сразу, значит, их здесь просто нет и все это не более чем дурацкая случайность, — но то умом, а этажом ниже, на уровне павловских рефлексов, царила во всей своей первобытности классическая паника. Между прочим, существуют очень действенные форсированные способы добыть человека из запертой машины, и самый простой из них — канистра с метанолом и спичка. Адаптанты любят яркое.
Но пока все вокруг выглядело очень обыкновенно, и мимо подъезда ближайшей сорокаэтажки даже проковылял какой-то очень обыкновенный старый дед в очень обыкновенном мышином пальто и побрел куда-то тоже очень обыкновенно — поминутно озираясь. Движение на шоссе восстановилось. Изредка мимо меня, никак не реагируя на мои сигналы, проскакивали шустрые «корсаки», солидно катились трехдвигательные «эребус-экспрессы» — сразу видно, что на ручном управлении, — а один раз совсем рядом, урча и содрогаясь от невостребованной мощи, проплыл слоноподобный карьерный самосвал из тех, на которых тщатся вывезти снег, и сверху на меня глянуло равнодушное лицо водителя. Никто не рискнул остановиться, и я очень их понимал. Но теперь мне мечталось насовать им всем в морду.
А сам бы ты остановился в такой ситуации? Вместо ответа я стиснул зубы и еще раз попытался выбраться. Н-да… Вопрос. Вне города — да, безусловно. А вот в городе…
Так чего же ты, спрашивается, сигналил?
Я подпрыгнул на сиденье, когда с правой стороны неожиданно раздался стук в дверцу. Слава богу, это оказался тот самый обыкновенный дед. Морщины на нем тоже были обыкновенные — на лице и на мышином пальто, только разной глубины. Пожалуй, на лице глубже. Кожа была ему велика. Я рискнул убрать правый щит и опустил стекло.
— Ну?
— Вам помочь? — Либо дед отморозил челюсть, либо изъяснялся с акцентом.
— ?..
— Вы в затруднении.
Помочь? Хорошее дело. Если бы со старикашки и впрямь в соответствии с фольклором сыпался песок, я бы его использовал. Но песок с него не сыпался. Вытолкнуть машину вручную нам тоже никак не светило. Тут нужно человек пять.
